Где кончается мир

Джон была объявлена «Хранителем Игл». Все мальчишки делали иголки из перьев глупышей – обдирали их с крыльев и пытались продырявить стержень остриём единственного ещё пригодного на это ножа. Куилл сказал, что хорошие иголки будут на вес золота; с ними нужно обращаться аккуратно и хранить в надёжном месте.

Одежда у мальчишек разваливалась на куски, а с приходом зимы им понадобится одеваться теплее, а не наоборот. В августе они набили двадцать клейтов полными мешками птичьего пуха. Если у них получится теперь как-то обшить куртки и портки перьями, возможно – только возможно – они не умрут от холода.

– У ма швы ровнёхонькие выходят, – сказала Джон, неуклюже пытаясь вдеть в иголку конский волос.

При упоминании матерей придворные Короля Олуши разом вздохнули со всхлипом. Найлл спросил:

– А что мамули сейчас делают, Куилл?

Среди швецов поднялось беспокойство. Калум, державший острый нож, отложил его в сторонку, боясь порезаться. Куилл должен был придумать, как их взбодрить. В голове мелькнул образ Мурдины Галлоуэй, сходящей с лодки, и сброшенная перед ней на берег котомка старой одежды.

– Помните тот узелок, который привезли с Гарриса? – сказал он. – С одеждой старого Иана? Шерсть у рубашек совсем сгнила – ни на что не годится. Так что мамули сбивают из неё войлок – будет потник для серого пони. Вот прямо сейчас. На разделочных столах. Бух. Бух. Бух. И песни поют. И тут! Колотушка миссис Кейн стукается обо что-то твёрдое. Миссис Кэмпбелл думает, будто это камешек, и тычет в него иглой. Но это не камень! Это что-то металлическое и сияет сквозь шерсть, всё такое жёлтое и блестящее. Это золотая монета! И чем дольше они сбивают шерсть, тем больше раздаётся бряцанья. Старый Иан вшил свои богатства в рубашку, вот оно что! Тут целых четыре… пять – нет! – семь золотых гиней! Миссис Фаррисс начинает говорить, что купит на свою гинею воскресную шляпку. Но миссис Гиллис отвечает: «Нет, Агнес, постой! Мы должны отложить это для наших мальчиков, когда они вернутся с Воина».

Очередной общий вздох-всхлип – на этот раз восторженный. Мальчишки сомкнули замёрзшие ладошки на воображаемой золотой монете.

Кроме Лаклана.

– Окромя моей, – проворчал он. – Мой папаня у неё отберёт ту монету – не успеет она плюнуть.

Остальные его не услышали: слишком были заняты, воображая, как поплывут с мистером Гилмором тратить свои богатства на Гаррис – а то и дальше. На мгновение о Конце Света позабыли, и Хирта снова сделалась населена матерями, отцами и повседневными делами. На мгновение ангелы заменились в мальчишеских головах мамами, а надежды на вознесение заменились надеждами на возвращение.

Когда Калум принёс Куиллу весть, что Донал Дон почти закончил свой плот, это казалось практически доказательством: домой их вернёт тяжкий труд и здравый смысл, а вовсе не целые недели воскресений и не пылающие колесницы.

* * *

Всё, что Куиллу было нужно от Кеннета – чтобы тот держался подальше. У каждого в сердце имелось для Кеннета местечко – крошечное, тёмное и обиженное. Никто никогда не сокращал его имени: чтобы описать злобность мальчишки, требовалась каждая буква. Мальчики не нуждались в его обществе, но, конечно, Кеннет их выследил. Они услышали его задолго до того, как он явился: он громко проклинал покрытые скользкими ракушками и моллюсками скалы. В Нижнюю Хижину он вошёл на середине предложения, обзывая «пастора» «занудным кретином». Очевидно, он впал в немилость Коула Кейна. И всё же он не переставал быть отъявленным стукачом, использующим информацию в качестве лома, чтобы пробивать себе путь. Гостем он был нежеланным.

Он оглядел сборище мальчишек. Выхватив у Мурдо удочку, он попытал силы в рыбалке, но через минуту же бросил. Поймал выпавшую из мешка для историй пушинку, дунул на неё и попытался таким образом удержать в воздухе. Спихнув Джон с перьевого мешка, Кеннет подобрал его, надел на голову и стоял так какое-то время, напоминая здоровенный гриб. Потом неожиданно, ни с того ни с сего, он пробурчал:

– А Хранителем чего буду я?

Куилл притворился, что не услышал, потому что, честно говоря, он понятия не имел, что Кеннет мог бы хранить. Но в последовавшей тишине все почуяли обиду, струящуюся от задиры, как вонь от морского котика. Сгорбившись так, что плечи оказались на уровне ушей, Кеннет повернулся к выходу, без сомнения, заготовив яд, чтобы влить его в уши «пастора» – имена всех грешников, якшающихся с колдуном Куиллиамом.

– Какой сегодня день недели, можешь мне сказать? – окликнул его Куилл, когда Кеннет вылезал из устья пещеры.

Тот пожал плечами.

– Снова воскресенье, ясное дело.

– Но какой день сегодня по-твоему?

Кеннет серьёзно задумался, прежде чем опять пожать плечами.

– Среда?

И Куилл поблагодарил его.

– Следи за этим, ага? Очень важно, чтобы кто-то следил за днями и датами.

И Кеннет улыбнулся Куиллиаму такой яростной улыбкой, что даже нижние зубы обнажились. От постоянного жевания жёсткого и сухого птичьего мяса они были сверкающе-белыми.

– Значит, я Хранитель Дней? – спросил он.