Где кончается мир

На самом деле, не нужно было рассказывать никому, что Дейви умер на Стаке. Здесь, на Хирте, почти не вели никаких записей: только «девяносто четыре погибших». Куилл нашёл на кладбище могилы своих родителей, но там было полно и других, безо всяких отметок, без намазанных смолой имён. Если он и остальные смолчат, никому из посторонних и не нужно будет знать, где или когда Дейви исчез с лица земли.

Но когда в открытую дверь вбежал, сопя и фыркая, пёс Дейви, а за ним – осиротевшая Крапива, Куилл встретил их объятьями, и поцелуями, и обещаниями бесконечной ласки и всей еды, которую они только смогут съесть, и даже больше.

* * *

В манс к пастору потоком стекались посетители – спросить преподобного Букана, что он знал об их родных, не было ли какой-то причины – какой-то другой причины – почему их не оказалось дома. Он говорил им то, чего они не хотели слышать, и обещал молиться за них в скорбный час. Потом он хвалил их за стойкость, надеясь, что они явят её хоть немного и не свалятся прямо у него в приёмной.

Куилл спросил Букана, не знает ли он – не припоминает ли часом – что стало с Мурдиной Галлоуэй. Спрашивая об этом, он морщился, потому что Мурдина здорово беспокоила мир и тишину преподобного. Но пастор не поскупился на похвалу. Пение и смех Мурдины были давно прощены. Ибо когда разразилась оспа, она осталась на Хирте, неустанно выхаживая больных, утешая умирающих и лишившихся родных и сделавшись настоящей матерью всем маленьким сиротам.

– …До тех пор, конечно, пока сама не заболела. Я не скажу в точности, когда она умерла или где упокоилась: к тому времени я пребывал со своей семьёй в Эдинбургской Пресвитерии. Бедняжка. Я был так огорчён, когда не встретил её улыбающегося личика по возвращении. Можешь спросить тех, над кем Господь смилостивился.

Но Куилл уже знал, что Мурдина умерла. Разве он не видел мёртвой гагарки в мешке? Может, оспа и убила Мурдину ещё прошлым летом, но её блуждающий дух наверняка угас в тот день, когда мальчишки расправились с гагаркой на Стаке. Позаботившись об умирающих на Хирте, её дух, должно быть, прилетел на Стак и вселился в птицу, утешая Куилла, успокаивая его, приглядывая за ним, пока дела из плохих превращались в очень плохие.

– Пусть все соберутся в кирке на закате, Мурдо, – сказал преподобный, спутав Куилла с его другом. – Я произнесу слова утешения.

* * *

Язык корабельного колокола, подаренного кирку, лежал на земле рядом с дверью, онемевший, отзвенев на стольких похоронах. Коул Кейн сказал, что починит его. Несмотря на то, что он больше не разговаривал с Богом (оставившим его молитвы без ответа), Кейн снова вернулся к роли могильщика, цокая языком при виде на скорую руку вырытых могил, беспорядочно переполнявших кладбище. Он не упомянул преподобному Букану о своём «бдении» на Боререе: преподобный был человеком дотошным и образованным и мог задать множество вопросов, на которые такому простому человеку, как Коул, будет трудно ответить. Если повезёт, остальные птицеловы будут так опустошены своими утратами, что и забудут, что там было за дело с девицей Джон и зачем ему понадобилось забирать плот. Не нужно, чтобы до его маленькой колючей жены (пережившей оспу) дошли какие-нибудь оскорбительные слушки. Кроме того, разве сам пастор не сбежал от своей докучливой и умирающей паствы в Эдинбург?

Когда птицеловы уплывали, дверь кирка явно была выше. Теперь старшим мальчишкам приходилось пригибаться, чтобы попасть внутрь. Когда они уплывали, на тюках ячменной соломы от стены до стены неизменно теснились прихожане, да так много, что некоторым приходилось стоять. Теперь, чтобы все уселись, хватило и полдюжины тюков.

Преподобный Букан говорил мальчишкам с пустыми глазами о благодарности и радостном воссоединении. Он говорил им о том, что на их юные плечи теперь легла тяжкая ответственность: быть хорошими людьми и обеспечить Хирте достойное будущее.

Тем временем сёстры Кеннета сидели по обе руки от брата, тыча в него вязальными спицами. Они начали это в шутку – проверить, настоящий ли он, не приснился ли им. Но вскоре попытки заставить его выругаться или взвизгнуть в кирке превратились в приятное времяпрепровождение. Куилл никогда раньше не замечал, до чего родственники похожи друг на друга.

Джон сидела со своей матерью, но отца с ними не было. Она охотно отрезала бы свои волосы и до конца жизни стала носить мальчишескую одежду, чтобы только вернуть его к жизни, но вместо этого теперь была свободна быть собой и решать за себя. Она сочла, что у Калума, лишившегося родителей, братьев и сестёр, хватает проблем и без напоминания о глупых играх, в которые они играли на Стаке. Игры, да: крабовые забеги, борьба на руках, помолвки… Он, наверное, уже и позабыл, что обручён с Джон.

Никто не вспоминал время на Стаке. Никто не произносил об этом ни слова, а у Найлла, Хранителя Воспоминаний, нынче не осталось в голове ничего, кроме каши из нелепицы.