Где кончается мир

– Проклятая ведьма, – сказал мистер Дон, изо всех сил старавшийся не допустить, чтобы мальчишки опустились до жестокости и кровожадности. Он предложил убить её только потому, что её огромный желудок оказался бы весьма полезным для хранения птичьего масла. Её шкуру можно было носить как кожу, а из костей вырезать уйму всего. Он представлял целую луну приятных и полезных вечеров – все сидели бы в Хижине и шили обувь или мешочки или строгали дудки, ложки и колышки.

Потом вдруг откуда ни возьмись стали слышны слова «ведьма», «буревестница» и «Слово Дьявола» и пошёл разговор о смерти Дейви и откушенной голове Найлла. Дон мог описать варварскую мальчишескую истерию и то, как они в приступе ярости набросились на бедную птицу, только как «жажда убийства».

Ему пришлось признать, что доносившиеся из мешка звуки и его самого лишили присутствия духа – смесь гласных, согласных и судорожных вдохов. Он надеялся, что одним быстрым ударом успокоит и птицу, и мальчишечье возбуждение. Но у гагарки был толстый череп и крепкое телосложение; её так просто не убить.

Добрых несколько мгновений Куилл хотел убить их всех самих: Лаклана с его лицом «благого вестника»; Найлла, хихикающего как безумный над смертью чудища, чьей кровью были выпачканы его руки и лицо; Юана, празднующего праведную расправу над невинным существом. Даже мистера Дона, глядевшего на друга Куилла и видевшего в нём лишь источник полезного сырья.

Кеннет наклонил голову, заглядывая Куиллу в лицо, надеясь застать его слёзы…

Куилл ударил бы его, но его настигло то же чувство падения, что и в ночь Юанова видения. Чему-то, если не самому миру, пришёл конец. Он знал это с отчётливой уверенностью. Поэтому весь миллион птиц на Стаке вопил. Он слышал их. Он слышал их в своей голове. Ничего не осталось. Ничего не вернётся – ни Дейви, ни гагарка, ни Найллов ум, ни Мурдина Галлоуэй, ни дружба между жестокими, как черноспинные чайки, мальчишками.

– Прикончили мы ведьму, а? – снова сказал Кеннет, причисляя себя к торжествующим охотникам на ведьм.

– Вам же хуже. Теперь на вас всех лежит ведьмино проклятье, – бросил Куилл и вышел из пещеры.

Белый корабль

Весной появились яйца. Тюлени тоже появились – громадные серые и скользкие глыбы, развалившиеся на причале, напоминая выброшенные на берег тела.

– Намажь крепкого мужчину тюленьим жиром – и он сможет доплыть до самого Стака Ли! – сказал Донал Дон, вечно строящий планы спасения. Но не своего. Рука его срослась кривовато, и ладони у него дрожали, как у старика. Хотя он и был старым. Лет сорок ему было. Или сорок пять?

Олуши сидели, положив выпрямленные лапы на крепкие маленькие яички и ужасно напоминая стариков, которые сидят в креслах, сложив ноги на табуреточки. Возьми одно яйцо – и мать просто отложит новое. Покуда продолжается жизнь. И практически из каждого яйца вылупится птенец. Конечно, половина из них погибнет в течение года. Бури. Голод. И что? Половина выживет. Покуда продолжается жизнь…

Даже без друзей жизнь продолжалась. Мужчины по-прежнему разговаривали с Куиллом, но кроме них никто – с тех пор, как он сказал, что на них ведьмино проклятье. Они не побили его камнями и не изгнали из пещеры, но сторонились его, будто он каким-то образом унаследовал ведьмовскую суть своей любимой гагарки.

Он смирился с этим. Он заслуживал быть обречённым на одиночество. Из-за его глупой придумки с «Железным Перстом» погиб Дейви, считая, что рыболовный крючок стоит того, чтобы разбиться о скалы. Куилл призвал Фернока Мора в голову Фаррисса. Он кормил друзей историями – а какой толк от историй? Всё равно что кормить собак стеклом. Он предал даже гагарку, подкармливая её рыбой, так что когда она, исполненная благих намерений, вернула долг, то перепугала Найлла до безумия и была убита за свою доброту. Он сказал друзьям, что они прокляты, а что ещё хуже, ничуть не скорбел по их обществу. Каждый одинок в смерти, по дороге во тьму спутников нет: так зачем они нужны при жизни?

– Теперь я понимаю тебя, – как-то раз сказал ему Фаррисс. – Мы теперь родня. У нас у обоих вместо крови чёрные чернила. – Куилл не понял, что он имел в виду, но спросить не решился.

Теперь Фаррисс был в поле его зрения, делал из волокон верёвки силки на тупиков. До чего же тупики бестолковые созданьица. Один наступает лапой в силок. Другой, заинтересовавшись, подходит посмотреть поближе.

«Я просто поставил лапу в эту вот петлю», – говорит первый тупик.

«Что, вот так?» – говорит второй. Мимо проходит их сосед, и они зовут его:

«Эй, graidhean, родной! Не поможешь нам?» – И вот уже их сосед подходит посмотреть…

Их, таких доверчивых, так легко ловить – целыми дюжинами. Лето столь щедро.

Фаррисс распрямился. Может, у него просто затекла спина. Он посмотрел на Куилла. На его лице читался вопрос. Он кивнул на море. И Куилл посмотрел. На воде виднелось какое-то пятно.