Где место России в истории? [Загадка Дональда Тредголда]

Важнее, однако, что ошибка Борисова парадоксально вводит нас, повторю, в эпицентр историографической бури, бушевавшей в 1960-70-е, в разгар «холодной войны», как на Западе, так и в СССР – и именно по поводу природы российской государственности. Это было время формирования консенсуса. И называю я это «бурей» потому, что никогда еще не было таких оживленных и серьезных дискуссий, посвященных нашему предмету. И, боюсь, как я уже говорил, не будет.

Вот почему только разобравшись в подоплеке тогдашних споров, поймет читатель, почему вокруг противостояния абсолютизма, который ассоциировался с Европой, и азиатского деспотизма, отождествлявшегося с Россией, ломалось столько копий. И что собственно, имел в виду известный американский историк Дональд Тредголд, когда предварял в 1964 году очередной сборник статей о нашем предмете уже известным нам вопросом: «Где место России в истории? Следует ли ее рассматривать как одну из азиатских систем или как одно из европейских сообществ?» (8). Да, биполярная, как я и говорил, модель истории, что поделаешь, мир был тогда такой, биполярный. Но вопрос-то каков! «Где место России в истории?». Вот вам и загадка.

И, правда, где оно, это место? В Азии оно или в Европе (не в географическом, конечно, смысле, а в политическом)? Или просто болтается Россия не здесь и не там, – предлагает свои пять копеек Н.Н.Борисов, – «на вечном распутье между Европой и Азией».(9) «В мистическом одиночестве», уточнял его единомышленник, знаменитый в девяностые публицист Александр Панарин (10). Жестокая, согласитесь, загадка задана была нам западными историками (и отечественными, как видим, их подпевалами), теоретическая загадка – с очевидными политическими коннотациями.

Консенсус давно, десятилетия назад, предложил свою отгадку: Россия не Европа. Но мы, русские европейцы, чем ответили на нее мы?

Во времена первой «холодной войны» вопрос был чисто академический. В 1980-е, в постсоветскую оттепель, он вдруг стал актуальным, практическим. И Запад, обезоруженный консенсусом (вспомните эпизод с «Советом взаимодействия» в Вводной главе), не увидел шанса раз и навсегда покончить с конфронтацией, не поставил поддержку реформирующейся России во главу угла своей внешней политики, как сделал он в 1940-е в поддержку реформирующейся Германии? Результат: вторая «холодная война». Вопрос снова стал академическим. Но каковы шансы, что в ситуации оттепели после Путина все это не повторится, если не будет поколеблена диктатура консенсуса? Боюсь, никакие.

Так или иначе, не намерен я спорить с Н.Н.Борисовым. Куда важнее – и интереснее – разобраться в аргументах взрослых, серьезных теоретиков истории. Попробовать их оспорить. И, если Бог улыбнется нам, предложить другую отгадку заданной нам роковой загадки. Начнем?

Глава третья. Крепостная историография

Настолько жгучей казалась в ту пору эта теоретическая загадка, что в разгадывание втянуты были и советские историки - несмотря даже на жесткую, чтоб не сказать их крепостную зависимость от «истинной», как она себя величала, марксистко-ленинской науки.

​Конечно же, дано им было четкое политическое задание: противостоять складывавшемуся тогда на Западе «русофобскому» консенсусу, в котором советское руководство усматривало коварную идеологическую диверсию. Запад пытался, как понимали это в ЦК КПСС, не только отлучить Россию от Европы, где в то время сильны были комунистические партии (расколов таким образом общеевропейское комунистическое единство), но и вообще спровадить ее по ведомству азиатского деспотизма. Такое историческое родство звучало, разумется, как нестерпимое унижение для «авангарда человечества». Прошлое царской России было, конечно, неприглядным но не до такой же степени. В принципе оно было ничуть не хуже западного прошлого. Короче: дать отпор! Такое было задание.. Им, обложенным со всех сторон, как флажками, авторитетными высказываниями классиков -- Маркса, Энгельса, Ленина (до 1953-го тот же ранг имел и генералиссимус Сталин, впоследствии разжалованный в рядовые) -- нелегко в таких спорах приходилось. Ну, посмотрите. Маркс умер в 1883, Энгельс в 1895, Ленин в 1924-м. Никто из них профессиональным историком не был и «высказывания» их противоречили друг другу порою отчаянно. Время, однако, было над ними не властно. Всё, что изрекли классики, пусть хоть в самые нежные годы отрочества, ревизии не подлежало.

На страже стояла целая армия полуграмотных охотников за ведьмами, мало что знавших об истории, кроме этих священных "высказываний". И чем меньше они знали, тем были свирепее.