Где место России в истории? [Загадка Дональда Тредголда]

Тем не менее, даже присвоив себе функции вседержителей-классиков, допустили по обыкновению чиновники промашку (А.Н. Сахаров был тогда инструктором отдела пропаганды ЦК КПСС), не подумали о том, как следует поступать историкам в случаях, когда патриотический постулат входил в противоречие со священными «высказываниями». Как легко себе представить, такие коллизии приводили к ситуациям драматическим. Вот лишь один пример. Докладывая в 1968 г. советско-итальянской конференции о крестьянской войне начала XVII века (как трактовалась в советской историографии Смута), академик Л. В. Черепнин пришел к неожиданному выводу. По его мнению, война эта была «одной из причин того, что переход к абсолютизму задержался в России больше, чем на столетие». (1) Это был скандал.

Черепнину следовало утверждать обратное. Ибо классовой борьбе положено было УСКОРЯТЬ «прогрессивное движение истории» (т.е. в данном случае переход к абсолютизму), а она, оказывается, его тормозила. Аудитория затаила дыхание: доведет академик крамольную мысль до логического конца? Не довел. Вывод повис в воздухе. Намек, однако, был вполне внятный. Никогда не огласил бы свое наблюдение Черепнин, не будь он уверен, что лояльность патриотическому постулату важнее в глазах начальства, чем следование «высказываниям». Намекнул, другими словами, перефразируя Аристотеля, что хоть классовая борьба ему и друг, но абсолютизм дороже.

​Еще более отчетливо подчеркнул он патриотический приоритет абсолютизма, говоря об опричнине. Признав, что «попытка установить абсолютизм, связанная с политикой Ивана Грозного... вылилась в открытую диктатуру крепостников, приняв форму самого чудовищного деспотизма», Черепнин тем не менее продолжал, не переводя дыхания: «ослабив боярскую аристократию и поддержав централизацию государства, опричнина в определенной мере расчистила путь абсолютизму». (2) Другими словами, кровавое воцарение крепостничества, сопровождавшееся самым, по его собственным словам, «чудовищным деспотизмом», сослужила-таки свою службу «прогрессивному движению истории». Удивляться ли после этого, что вузовский учебник "Истории СССР" без всяких уже оговорок объявил : «опричнина носила прогрессивный характер»? (3) Главное, однако, не в этом. Черепнин сделал ту же ошибку, которую 32 года спустя повторил, как мы видели, Н.Н.Борисов. Изобразив самодержавную революцию Ивана Грозного, разрушившую абсолютную монархию его деда как «попытку установить абсолютизм», приведший к «самому ужасному деспотизму». он перепутал все на свете. Все формы личной власти оказались смешаны в одну кучу. Абсолютную монархию, которую, как мы помним, Монтескье называл «умеренным правлением» и для Ключевского была властью, опиравшейся на «правительственный персонал с аристократической организацией, которую признавала сама власть» (5), акад. Черепнин ПЕРЕПУТАЛ с самодержавием, т.е. ЕДИНОличной влвстью (по Аристотелю тиранией), не опиравшейся ни на что, кроме капризов тирана. А деспотизм тут вообще ни при чем и фигурирует просто как синоним «чего-то ужасного». Маскарад какой-то, ей богу.

Так или иначе, коллизии между «высказываниями» классиков и патриотическим долгом заводили советскую историографию в самые беспросветные тупики, где самодержавие Ивана Грозного представало вдруг проедвестием европейского абсолютизма в России, а «чудовищный деспотизм» -- залогом прогресса. На протяжении 25 столетий политическая мысль человечества вырабатывала и уточняла термины и определения разных форм власти, а советская историография вела себя так, словно пришла на пустое место.

Именно это обстоятельство, надо полагать, так и не дало ей всерьез подступиться к обсуждению той теоретической загадки, о которой мы говорили. Гигантские цивилизацинные сдвиги,. потрясавшие Россию на протяжении четырех столетий, вообще остались вне ее поля зрения. Философия истории оказалась для нее terra incognita. ​​​

ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ «РАВНОВЕСИЯ»

С самого начала скажу, что интересуют меня здесь лишь теоретические аспекты советской дискуссии о природе русского абсолютизма, проходившей с 1968 по 1971 г. в журнале «История СССР». Все препирательства о «соотношении феодальных и буржуазных элементов в политике абсолютной монархии», отнявшие массу энергии у ее участников, я оставлю в стороне. Хотя бы потому, что они игнорировали известный уже нам факт: после опричного разгрома крестьянской собственности самодержавной революцией Грозного крепостное право заблокировало каналы формирования среднего класса. Какая после этого могла быть речь о влиянии «буржуазных элементов» на политический процесс в России? В блокировании среднего класса и состояла, в частности, уникальность самодержавия (в отличие, кстати, от европейской абсолютной монархии) в первые его столетия. И потому именно с обсуждения этой аномалии и начал бы я дискуссию, будь я ее инициатором.