Где место России в истории? [Загадка Дональда Тредголда]

​А дальше Авреха понесло: «Какие основные черты отделяют абсолютистское государство от, скажем, феодального государства московских царей? Главное отличие состоит в том, что оно перестает быть деспотией, вернее только деспотией. Под последней мы разумеем форму неограниченной самодержавной власти, когда воля деспота является единственным законом, режим личного произвола, не считающийся с законностью или законами обычными или фиксированными. Абсолютизм СОЗНАТЕЛЬНО выступает против такого порядка вещей».(16) Уязвимость этой дефиниции бьет в глаза. Обозначив деспотизм как режим произвольной личной власти, мы тотчас же приходим к парадоксу. Что деспотизм «неспособен к эволюции», это правда. Но причем здесь досамодержавная Россия XV-XVI века (европейское столетие в моих терминах) с ее Боярской думой, ограничивавшей власть царя, с ее свободным крестьянством и Судебником 1497 года, узаконившим Юрьев день, и с еще одним Судебником (1550), превращавшим царя в «председателя думской коллегии»? Она-то как раз и была способна к эволюции. Неспособной к ней была именно Россия. самодержавная. Та, что, истребив независимую аристократию и закрепостив крестьянство, так и оставалась самодержавной до самого 1905 года. У Авреха, как видим, все это поставлено с ног на голову. ​Но при всем том были у его попытки, по крайней мере, три замечательные черты. Во-первых, она, пусть в косвенной форме, но впервые вводила в советскую историографию категорию политической модернизации (пусть и под туманным псевдонимом «способности к эволюции»). «Высказывания» классиков допускали прогресс лишь как смену социально-экономических формаций. Буржуазная монархия могла сменить феодальную, но о том, что разные формы монархии внутри одной и той же формации обладали различным политическим потенциалом, классикам ничего известно не было. ​Во-вторых, Аврех впервые попытался примирить в русской истории оба полюса биполярной модели (пусть и в перевернутом в хронологическом смысле виде). Монархия в его интерпретации оказывалась способной быть и деспотической (в период Московского царства), и абсолютистской (в эпоху Петербургской империи). Имея в виду, что патриотический постулат не допускал и намека на деспотизм в России, перед нами безусловная ересь. И в-третьих, наконец, при всей бедности и противоречивости авреховской дефиниции, замечательна в ней была сама попытка бунта против крепостной зависимости от «высказываний» классиков, попытка мыслить об истории и судьбе своей страны самостоятельно. Независимо, то есть, не только от классиков, но и от громовержцев из идеологического отдела ЦК КПСС. ​

Не забудем, впрочем, время, когда начинал он эту дискуссию. Случайно ли совпала она с Пражской весной? Если нужно доказательство, что прорыв цензурной плотины в одном конце тоталитарной империи тотчас эхом отзывался в другом, то вот оно перед нами. От этого перепутья дискуссия могда развиваться по двум направлениям. Порыв к независимому мышлению мог привести к результатам совершенно неожиданным. Но с другой стороны, эта преждевременная попытка своего рода восстания крепостных в советской историографии могла с еще большей вероятностью быть раздавлена карательной экспедицией. До августа 1968-го, когда советские танки положили конец Пражской весне, казалось, что движется дискуссия в первом направлении. После августа она и впрямь начала напоминать карательную экспедицию.

​​​ПОДО ЛЬДОМ «ИСТИННОЙ НАУКИ»

В статье , следовавшей непосредственно за публикацией Авреха, М.П. Павлова-Сильванская нашла его точку зрения, что до начала XVIII века русское самодержавие было деспотизмом, «перспективной». (17) Смущал ее лишь безнадежно «надстроечный» характер его определения. «У Авреха деспотизм представляет собой режим голого насилия, относительно социально-экономическй базы которого мы ничего не знаем», тогда как «Г.В. Плеханов ... поставивший знак равенства между царизмом и восточным деспотизмом... опираясь частично на К. Маркса и Ф. Энгельса, аргументировал свою точку зрения особенностями аграрного строя России». (18) Соответственно, заключает автор, «неограниченная монархия в России складывается в виде азиатских форм правления - деспотии - централизованной неограниченной монархии, которая формируется в борьбе с монгольской империей и ее наследниками на базе натурального хозяйства и общинной организации деревни, а затем укрепляется в процессе создания поместной системы, закрепощения крестьянства и перехода к внешней экспансии.» «Таков, - говорит Павлова-Сильванская, - исходный пункт эволюции» (19).