Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

В отличие от иных мэтров, Головину нравилось говорить с людьми, и люди были ему интересны — и мужчины, и женщины. Он владел искусством разговора в совершенстве и просто получал кайф от нужного и правильного общения. И те, кто были рядом с ним, погружались в этот поток и неслись навстречу мирам ведомым и неведомым. Как назвали бы это психологи, он умел «присоединяться», отсюда, наверное, шла его часто квазимагическая осведомленность о человеке, его прошлом, настоящем и будущем. Нужно было мягко взять человека в эту сеть и почти видеть насквозь, вести его в нужном направлении. Мало кто, как я понимаю, мог сопротивляться этому искусству ЕВ. При этом явно с некоторыми людьми он совершенно не желал общаться. Иногда причин этого игнора было совершенно не понять, иногда только позже причины становились очевидны. Антропология Головина неочевидна — от «бейте гуманистов» до снисходительного и терпимого отношения к молодым «искателям загадочных вещей».

Году в 2005-м пожилой уже и обремененный болезнями Головин вынашивал фантастические планы путешествия на волах по Скандинавии, а дальше на корабле по островам, в сторону истинной Гренландии, по пути, указанному когда-то Джоном Ди. Все это было на полном серьезе, но где-то в другой области, видимо в той, где лежит та самая истинная Гренландия. Когда я наивно задавал ему вопрос о визах и пересечении границ, он устало говорил: «А там уже не будет никаких виз!» В этот путь в нашем подлунном мире он не успел отправиться. Он вообще за всю жизнь не был за границей России: общеизвестно, что паспортов и других документов долгое время у него не было, что не способствовало свободе физического передвижения. Владея старыми и новыми европейскими языками, духовно принадлежа старой и классической Европе, Головин, кажется, и не нуждался в физическом присутствии в новой и измененной Западной Европе. Он тяжело болел и готовился к уходу, но не уставал повторять на семинарах «Волшебной горы», что, как истинный язычник, скоро «отправится в путешествие» (или в «командировку»). Гейдар Джемаль на вечере памяти Головина усомнился в искренности этих его шутливых высказываний. Конечно, Джемаль прав: мы не можем знать, что в данную минуту думает о смерти человек. В последние годы свои, даже после инсульта, больной, балансирующий на грани, Головин написал столько, сколько, кажется, не доверил бумаге за всю свою жизнь до этого. «Есть смерть, нет смерти?» — вопрос остается, но оставить нам, тем, кого он любил, свое слово и свой последний взгляд на этот странный мир он счел должным. Fais ce que dois — adviegne que peut, C’est commande au chevalier. «Делай, что должен — и будь что будет».

Когда он ушел, многие очень верно пожелали ему доброго пути или спокойного плавания. Этого, я думаю, и нужно ему желать.

* * *

Вот мы идем по Арбату под майским солнцем после бутылки куантро — легкий московский ветер задорно развевает головинские сивые патлы и сносит вбок по диагонали пепел его сигареты, жилетка и рубашка на груди расстегнуты; он по-снобски смеется когдатошним нелепым ошибкам в классической мифологии у Ахматовой в те поры, когда он, юный, навещал ее в Питере, солнечные искры лукаво рассыпаются в его разных темных глазах, — эллипс диады подвижных центров земли, богини или женщины мягко раскачивает нас, и мы растворяемся в разные стороны. Для нас смерти нет вообще.

Полина Болотова Вечера на ореховом

В силу того, что мемуары как жанр в принципе представляют собой скользкую дорожку, мне хотелось бы избежать пафоса, слишком личных воспоминаний и того, что могло бы кого-либо задеть, вне зависимости от моей собственной оценки ситуации.

В сухом остатке — небольшие зарисовки. Не знаю, насколько могут быть любопытны бытовые наброски. Как бы то ни было, из нейтральных воспоминаний приходят на ум именно они.

В последние годы Евгений Всеволодович вел довольно уединенный образ жизни: практически не выходил на улицу (окрестности Домодедовской были ему отвратительны. Чего стоили хотя бы нареченные им районные ориентиры: магазин «Тухлый» и магазин «Для нищих»); отказывался от интервью, посещения мероприятий; звонки некоторых знакомых вызывали у него раздражение или ироничные комментарии. Под предлогом плохого самочувствия отсекались не сильно нужные визиты или те же телефонные разговоры.

Аскетичное убранство небольшой квартиры; скромный набор повседневных вещей: красная крепкая «Ява», растворимый кофе, «колбаса чайная, самая дешевая» и антоновские яблоки осенью.

На будничные проблемы Головин не обращал внимания. И терпеть не мог, когда обращали другие, ибо это означало беготню, беспокойство и лишнюю пустую болтовню.