Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

Естественно, что его песни требуют серьезного исследования. Единственная сложность состоит в том, что в настоящее время у нас нет человека, способного оценить это громадье музыкально-поэтического мифотворчества.

Я слышал почти все песни Евгения Всеволодовича в разных ситуациях и с разными исполнителями, но могу сказать, что мистериальные аберрации имели место только в авторском исполнении. Представьте себе вечеринку, на которой без конца (потому что вечеринки часто перетекали в следующий недопетый и недопитый вечер) играются и поются только несколько песен. Например, несколько головинских, пару Вертинского, Алеши или Лещенко. Женя редко пел Димитриевича, тогда мы его включали, и происходило нечто. Создавалось впечатление, что все авторы и исполнители как будто договорились между собой, чтобы разбудить у присутствующих эмоциональную часть спящей души, и это им почти всегда удавалось. Причем иногда Женя становился Вертинским, а Алеша, например, Женей. Естественно, часто рвались струны, но Женя всегда доводил всех до состояния экстаза или умиления даже на одной струне. Я бы предложил будущим критикам подумать о рейтинге: Алеша Димитриевич, П. Лещенко, Е. Головин, Вертинский.

Где-то в альманахе «Splendor Solis» или в коллекции книг черной фантастики «Гарфанг», которые вел Евгений Всеволодович, я прочитал в его переводе замечательную фразу, что наша жизнь — это сон, который видим даже не мы, а кто-то другой. А где же то, что мы называем жизнью? Скажи кому-то, что ты не живешь, и он тотчас набросится на тебя с кулаками: «…он вдруг упруго сожмется и прыгнет как бешеный пес». Хотя мне больше нравится песня «Слушай, утопленник, слушай».

Любовь! Любовь через несуществующего в себе, но стремящегося соответствовать Божественному образу и подобию. Агапе, эрос, куртуазия. Конечно, Женя более куртуазный, чем эротичный. Его невозможно не любить.

Я счастлив, что знаком с этим тотальным человеком, потому что если, по словам Новалиса, счастье есть оправдание жизни, то любовь есть оправдание счастья.

Женю невозможно не любить, потому что любовь — это стремление душевного к духовному, а Женя в своей тотальности является Духовным Индивидуумом, созданным по образу и подобию.

Как-то, видя мою растерянность, он схватил листок, попавшийся под его руку (это Я), и написал:

Женя! Я тоже тебя люблю.

Григорий Бондаренко Памяти Евгения Всеволодовича

Я должен о нем написать для того, чтобы хоть что-то осталось в моей памяти, откуда все вылетает в невозможную пустоту. Это Дугин сказал однажды, что Головина можно только любить, и он прав: можно только любить или ненавидеть. Кто-то будет ненавидеть его, веские причины найдутся. А мне остается только любить его. Я не хочу повторяться здесь, потому что очень многое о ЕВ уже сказано людьми, гораздо лучше меня знавшими его. Да, у каждого из них был свой Головин. О своем я и вспомню, хотя это будут лишь разрозненные фрагменты, оставшиеся от той краткой, но яркой дружбы. Бывает, что, встретив человека, мы как-то «буддистически» чувствуем, что знали его уже давным-давно. И это был мой случай с ЕВ. Конечно, в Москве я знал его мало, ведь мы вообще знаем наших друзей или близких очень мало.

Головин много значил для меня. Я бы не назвал это сферой моих научных интересов (если таковая есть вообще) или сферой духовного поиска. Я помню, как Головин был разочарован, узнав, что я христианин. Мы шли по Новому Арбату, где встретились в Доме книги — он любил выбирать что-то из секондхенд-беллетристики на первом этаже, — когда я ответил на его вопрос о своем уповании. Разочарование его было сильным: «Вот еще один». Его и окружали христиане по большей части. По его рассказу, когда к ним в загородный дом пришел к жене местный священник, — а жена его, Елена, пела в хоре, — он спросил у ЕВ: «А вы, я слышал, увлекаетесь язычеством?» «Да нет, — ответил Головин, — это вы увлекаетесь христианством». В конце концов, он всегда понимал и писал о том, что все мы, какой бы веры или безверия ни держались сейчас, все равно несем на себе отпечаток долгих веков того, что он называл «монотеизмом». Он не исключал из этого правила и себя и ни в коей мере не играл в практикующего эллина. В этом была существенная разница между Головиным и всей обоймой современных неоязычников.

Не будь я христианином ко времени встречи и общения с Головиным, смог бы я пойти по другому пути? Не знаю. Я также не знаю ни одного человека, который под влиянием ЕВ обратился бы в «язычество» или стал практиковать герметические искусства. Может быть, вы знаете такие случаи. ЕВ скорее заставлял человека думать о редких в нашем мире вещах, красивых и интересных, а это уже немало.