Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

Каждый из нас — явление природы. Большего или меньшего масштаба, более высокого или низкого порядка, более интенсивное или менее интенсивное. Иерархия неизбежна. Каждый — нечто, что было задумано, когда земля едва была отделена от воды, а свет от тьмы. Каждого окружает сфера его личного пространства-времени, и именно она определяет зрительно-звуковой образ, часто совсем не похожий на то, что мы думаем о себе.

Нужна особого рода интуиция, чтобы пройти через протуберанцы — как к собеседнику, так и к себе самому.

Когда нарастающими волнами выходит информация: каков был человек, как он говорил, как выглядел, а к этому добавляются впечатления от записей голоса, видео, тексты — трудно удержать первое впечатление. Но в случае Евгения Всеволодовича Головина помню очень хорошо — улыбку. Асимметричная, но чистая и без едкого осадка улыбка. Какой у такого человека (бурного и нервного), по всем рассказам, быть не должно. Это было очень известное фото. Головин сидит у стола, видимо, во время беседы — и тут его поймал объектив. Сколько потом ни рассматривала фотографий — поражалась. Таких лиц сейчас нет и быть не может. А у него — есть. Это было чудо, пусть моего личного восприятия. Такие лица и головы были во времена Вольтера и энциклопедистов (а кто Головин?). Или вообще веке в семнадцатом (еще к этому времени вернусь). Но сейчас, в двадцать первом… Вопль о бесконечности развороченной — над пропастью встревоженного ада… Оказывается, лицо есть, а уж тем более — Головин.

Знакомство со стихами состоялось так. Приезжаю в гости. Ни сном ни духом, что именно в этой квартире последние недели провел Евгений Всеволодович, да и само имя мало что говорило. Юрий Мамлеев, рассказы и роман, Южинский кружок, эссеист, салоны подпольной Москвы… Приятель из Питера протягивает открытую книгу.

— Вот, издали. Посмотри.

Беру. Начинаю читать вслух… И где-то в самых высоких кронах что-то начинает шевелиться.

Потом поняла, что Головин — это мартовский ветер. Нечто неотвратимое, как танковая колонна, превращающее дороги в реки, сбивающее с ног (в прямом смысле: драться, говорят, Головин умел). Но во время хода этого ветра (он редко идет больше недели, и то не каждый год) вырастают новые уши и новые глаза. Становится заметным иной, если хотите — онтологический — порядок вещей, а окружающая действительность видится еще более абсурдной, чем всегда. Но это видение не раздражает. Наоборот, будто кто дал силы и средства придать этой действительности более эстетичный вид. Дальше: а если этой самой действительности вообще нет — как нет дорожки к метро между двумя домами? Там теперь — река. Значит, надо войти в реку.

Шаг в ничто. Я мало что об этом знаю, и дела мне нет как раздумывать — что значит сделать шаг в ничто и чем это чревато. Шаг был у Головина. Несколько шагов, слившихся в один. Порой их пытаются различать один от другого. Тогда им становится тесно в одном шаге, и это — тоже Головин. Его четкие определения — «дикт», «темный дикт», «люстр» — казались поначалу абсурдными, надуманными. Но Головин прекрасно понимал, что он живет в стране абсурда и в дикой реальности (говорят, бывает домашняя), независимо от страны. Так почему бы не поговорить на диком языке? Однако в этих словах живет необычный, но очень сильный импульс. Они освещают, не ослепляя, они достаточно непривычны для уха, чтобы не забыть об их глубине. Так, один из шагов Головина, неотделимых от его своеобразнейшей культурной походки, — создание своего языка, арго, сленга Головина. Даже когда он не вводит новые слова, его речь подразумевает, что новые слова есть — надо только уметь услышать. Эти слова, еще не упавшие с человеческого языка, как мандельштамовский спелый плод, есть связь звука, зрения и слова. Головин называет книгу «Веселая наука» — и в голове помимо воли начинают звучать флейты вагантов. Головин называет книгу «Серебряная рапсодия» — а вы уже сидите на никогда не бывшем концерте Скрябина и следите за ритуальной пляской цвета.

«На Середине Мира» решила разместить (вначале был только литературно-исторический импульс) материалы о ЕГ. Выяснилось, что есть неплохо организованный официальный сайт, там сравнительно полное собрание эссе, и повторяться не хотелось. Тогда почти случайно (а может, и нет) в доме возникла небольшая, в ладонь, ультрамариновая книга стихов — «Туманы черных лилий». Мне подарили ее давно, со странным напутствием: это для тебя. И вот момент настал. Читаю, перепечатываю от руки стихи (это ритуал) и… понимаю, что эссеистика мне уже не нужна. Все, что великий Головин выразил в своих блистательных фрагментах, уже было в стихах. Там, где сыпались блестки абзацев, достаточно лучика строки, а то и тропа!