Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

Евгений Головин, как и полагается Деве первой декады, умел почти все. А если и не очень умел — то мог создать впечатление, что умеет. Между его занятиями наблюдалась гармоническая связь. Пение оттачивало его слух в словесности, слух в словесности обострял слух музыкальный. Эссеистика, требующая комплексного, гармонического подхода, стояла на страже. Головин, оставаясь гениальным поэтом, искал новые формы бытования стиха в мире, где стих скомпрометирован почти полностью. Прекрасное занятие для Девы — сделать то, что в принципе невозможно. Его эссе можно считать большими стихотворениями или средневековыми маленькими поэмами. Они в такой же степени явление поэзии, как и эссеистики. Это явление в наши плотные миры единой словесной музыки, и замечательно, что такая музыка есть и можно ее слушать.

Труды Евгения Головина особенно важны в наше время — когда имена делаются из ничего, а для появления имени нужен тот, кто оплатит его. Не люблю конспирологию, но туда заносит очень часто — видимо, это у всех. Можно было бы что-то сказать о переделе культурного пространства, но лучше снова перечитать «Дегуманизацию» Головина. Небольшая эта работа может показаться наивной — но акценты там расставлены довольно точно. Айсберг Головина плывет по тепловатому от тления морю нашего времени и таять не собирается.

Приложение Евгений Головин Поэзия, алхимия, мифомания Материалы семинаров по проблемам религиоведения и традиционализма Центра Консервативных Исследований при социологическом факультете МГУ им. М. В. Ломоносова Весенний семестр, 2011 Семинар № 4

А. Г. Дугин Д. пол. н., директор Центра Консервативных Исследований при социологическом факультете, зав. кафедрой Социологии международных отношений социологического факультета МГУ Евгений Головин: интеллектуальная топика (тезисы)

Часть 1. Искусство чтения

1. Определение места фигуре Евгения Головина представляет собой серьезную научную проблему. Существует ряд деятелей в мировой культуре (философии, искусстве, науке), которые выпадают из всех существующих номенклатур.

Головин относится именно к ним: это человек без профессии, без конкретной сферы специализации, человек, вмещающий движение по бесчисленному числу направлений, распускавшийся, подобно цветку, одновременно во все стороны бытия.

2. К какой области его отнести: к поэзии, философии, культурологии, переводческому искусству, эзотеризму? Однажды в отношении одного выдающегося лица Головин предложил термин «парлёр» — parleur, не «нарратор», не «рассказчик», а «парлёр». О себе же он говорил как о «профессиональном читателе». А может, этот «парлёр» и есть сам Е. В. Головин? Парлёр или профессиональный читатель?

3. В качестве пропедевтики стоит рассказать о том, как Головин читал. Это было настоящее искусство. Во-первых, он всегда читал книги на оригинальном языке. Во-вторых, он практически никогда не читал книгу одну, саму по себе. Если Головин открывал книгу какого-либо автора, то можно было сразу же сказать, что он прочтет все произведения этого автора, изучит их до мельчайшей детали. В-третьих, он тщательно знакомился с контекстом, в котором автор писал, — т. е. стремился прочитать все возможное об этом авторе и о среде; таким образом, он читал и то, что писали вокруг этого автора, люди, так или иначе имевшие к нему отношение (из того же круга, критики, референтные персоны и т. д.). В-четвертых, он реконструировал на этом основании общую суть послания, переводя его в свой контекст, — и именно эту, обработанную долгим размышлением и чтением мысль других писателей и философов он мог кратко, особым поэтическим жестом рассказать другим (когда было настроение). В-пятых, он всегда искал в тексте «тайное», «сокрытое», то неявное, что пробуждало его интерес, в очень тонком режиме — тогда, когда он вглядывался в текст несколько зажмурившись, как бы лениво, полусонно, давая возможность своей гениальной интуиции проникать в строки, подобно тому как вода обнимает сразу весь сложный рельеф обтекаемой ею поверхности; отсюда он мог вынести такие нюансы, которые, можно сказать, в самом тексте вообще не содержались (вспомним его интерпретацию повестей Жюля Верна и Эдгара По, подробно описанную в книге «Приближение к Снежной Королеве»).

4. Именно чтение — такое глубокое, фундаментальное чтение — лежало в основе и его «рассказов», и его переводов, и его текстов (при том что собственно тексты в его жизни были далеко не самым главным — он свободно мог ничего не писать и большого значения написанным работам сам никогда не придавал).