Где он — мой? (СИ)

А потом начались «свободные» отношения. Мы их не скрывали, продолжая жить ради детей, да и наша устоявшаяся жизнь была нам удобна. Наш союз без любви был тем не менее прочным и необременительным. У Алмаза появился постоянный бойфренд - Руслан, его коллега по работе в стоматологической клинике. Он тоже был несвободен, и хотя их с супругом брак давно перестал быть полноценным, будучи человеком порядочным, не мог оставить своего больного омегу, хотя очень был привязан к Алмазу. И так уж получилось, что большую часть своего времени Алмаз проводил с ними, а не со мной - своим законным супругом. Там он был нужен не только Руслану, но и его омеге Кариму, передвигающемуся на инвалидной коляске и давно уже смирившемуся с существованием у мужа любовника.

Вот только я не уверен, что если бы Руслан стал свободен и предложил моему супругу руку и сердце, тот согласился бы поменять меня - нелюбимого мужа, на него - любимого. Слишком мы хорошо знали друг друга, слишком удобен был наш союз, и к тому же мы оба не верили в любовь. По крайней мере считали, что это не то чувство, ради которого стоит ломать свою спокойную, уютную, устоявшуюся жизнь, важной частью которой была не любовь, а свобода.

У меня же никогда не было постоянных отношений на стороне, только редкие случайные, ни к чему не обязывающие связи. А дети? Я думаю, они чувствовали нашу «нелюбовь», поэтому и поторопились поскорей вылететь из родительского гнезда во взрослую самостоятельную жизнь. Теперь они уже дипломированные специалисты-архитекторы, работают в одной строительной фирме и до сих пор живут вместе, в купленной нами для них двушке в пригороде Москвы, и не торопятся обзаводиться семьями. Да и двадцать четыре года - это не возраст для альфы, торопиться некуда. Может, им повезёт больше, чем нам с Алмазом, и они встретят ещё своих истинных.

Я открыл дверь в палату, и моё сердце замерло, а потом пустилось вскачь: палата была наполнена ароматом свежескошенной травы с горькой ноткой полыни.  Я никогда не задумывался, как должен пахнуть мой истинный, просто понятия не имел, что именно этот запах, любимый мной с детства, и есть запах истинного. Мозг тут же отключил все рецепторы, сконцентрировавшись на одном - обонянии. Я остановился на полшаге и застыл в дверях, пока не поймал на себе недоуменный взгляд практиканта. Видимо, моё состояние насторожило Сунгата, потому что он тронул меня за локоть, заглянув в лицо. Как сквозь вату, через шум в ушах, до меня донёсся его встревоженный голос:

- Марат Суранович, с вами всё в порядке? Вы так побледнели, может, зайдёте позже? Идёмте, я вам давление смеряю. Вы сутки на ногах...

Я неимоверными усилиями взял себя в руки: тут же быстро, как и исчезли, стали возвращаться зрение, слух, хотя сердце по-прежнему выпрыгивало из груди, а в висках стучали молоточки.

- Нет-нет. Всё в порядке, Сунгат. Так... что-то на секунду в глазах потемнело. Это от жары, не беспокойся. Ты иди сам отдохни. Я проверю мальчика, а потом валерьяночки глотну.

Парень посмотрел на меня с сомнением, но кивнул и повернул к лестнице, направляясь в приёмный покой.

- Если что, зовите.

Я нетерпеливо махнул рукой, зашёл в палату и взглянул на причину своего зашкаливающего сердцебиения. В неярком свете ночника лицо парня казалось вылепленным из воска. Сухие обескровленные губы, над верхней - тёмный пушок. Мальчишеская нежная кожа щёк и аккуратного, с небольшой горбинкой, носа была бледна и даже отдавала синевой на крыльях носа и подбородке. На шее еле заметно подрагивала тонкая жилка. Худощавое тело с выступающими на плечах косточками было до груди прикрыто простынёй, поверх которой лежала рука с узкой мальчишеской кистью. От предплечья, где был вставлен «зонтик», тянулся прозрачный проводок капельницы. Я автоматически проверил работу приборов, зачем-то провёл кончиками пальцев по косточкам ключицы и тут же отдёрнул руку.

«Старый маразматик! Он же ребёнок совсем! Двадцать один год. Почти ровесник моим пацанам, а выглядит на пятнадцать. Ну да, он же омега. Мой... омега».

Я стоял и как зачарованный смотрел на спящего парня, вдыхая одуряющий аромат, и ничего не видел, кроме густых подрагивающих ресниц, отбрасывающих лёгкую тень на голубые полукружья под глазами, изящного, словно смоделированного умелым стилистом изгиба тёмных бровей. Такие брови исстари в простонародье звались «соболиными». Густые пряди спутанных смолянистых волос, разметавшихся по подушке, ещё больше оттеняли бледность лица. Мой истинный был красив особой классической азиатской красотой, не раз воспетой поэтами и запечатлённой художниками.