Где поселится кузнец

— Скотт имеет в виду горожан; в нас стреляли жители.

— Такие лица подлежат военному суду.

— Мы не нашли их, — возразил Скотт. — Двое из них были убиты в перестрелке, но и их трупов не нашлось.

— Никто из жителей не погиб, — доложил суду лейтенант. — Нам предъявили приходские книги: никого в эти дни не отпевали.

— Но именно тогда на афинском кладбище прибавились две могилы! — Это поднялся Тадеуш Драм, за ним повелось обыкновение посещать тихие кладбища маленьких городков.

Гарфилд призвал в зал мэра, и тот объяснил, что накануне сдачи города от лихорадки умерли двое граждан.

— Хотел бы я знать, какого калибра лихорадка засела в их тушах! — проворчал Драм, опускаясь на скамью.

Мэр был один среди нас белоголовый старик, с серыми крыльями бровей над скорбными глазами, — его рот постоянно двигался, жевал, открывался, будто приготовлялся заговорить. Он подолгу не сводил опечаленных глаз с Джемса Гарфилда, всматривался в лицо молодой Америки, — образованной, умной, с хорошими манерами, — искал понимания, защиты от грубого сапога янки, от безродного иммигранта, готового обратить в пепел чужую страну. А ведь газеты Юга вытащили на общее обозрение домашнее белье тридцатилетнего генерала Гарфилда, объявили его уродливым произведением отца-пуританина и гугенотки-матери, писали, что он ожесточился в раннем сиротстве, в грубой жизни пограничного поселенца, что ему к лицу былые одежды рулевого и механика на Огайовском канале, а не мундир генерала, даже и северного.

— То, что я скажу, должно остаться в ваших бумагах… — Джозеф Скотт сделал паузу, дал приготовиться писцу. — Пленных расстреляли. Эти убийства случались и прежде, но в Афинах убийство сделали публичным зрелищем, допустив к расстрелянию жителей.

— Город оклеветан, ваша честь! — сказал мэр огорченно. — В Афинах стояли войска, это их суд и приговор.

— Здесь были ваши сыновья и братья, — раздался голос Надин; зал привык к ее молчанию, и теперь судьи были немало удивлены. — Войска, которые вы призвали на помощь.

— Эта женщина не знает нашей жизни, — сказал мэр с сожалением. — Не знает страданий и доброты жителей моей страны.

— Джозеф Скотт! Чем вы можете подтвердить обвинение? У вас есть свидетели? Назовите имена.

— Я не могу отдать людей кровавой мести мятежников.

— Мы защитим их.

— Сам бог не сделает этого, когда мы оставим Афины.

— Мы не уйдем отсюда, Джозеф Скотт, — сказал штабной полковник. — Север Алабамы очищен, дорога на Бирмингем и Монтгомери открыта до самого Мексиканского залива.

— Военное счастье изменчиво, — заметил Скотт.

— Мистер Скотт прав, — полкового неожиданно поддержал мэр. — Войска Конфедерации должны вернуть себе Алабаму и Теннесси, армиям Востока и Запада необходимо сообщаться…

— Именно поэтому мы не уйдем с берегов Теннесси!

— Уйдем! Хорошо, если не побежим, как Стэнли из Афин. — Я не утерпел, вся горечь отрешения вышла вдруг наружу. — Как может не отступить армия, которая держит в тылу боевые полки!

— Вы осложняете свое положение, Турчин. — Гарфилд сожалел о моей несдержанности. — Не с этой скамьи критиковать старших офицеров.

— Республика дала мне это право.

— А суд отнимает.

— Полковник Стэнли упомянул о солдатах, привязанных к лошадям, — продолжал Скотт. — Они разбились о камни, выжил один солдат. Стэнли полагает, что из домов стреляли мятежные солдаты, но куда они девались?! Конные мятежники полковника Хелма ускакали из Афин; кто же были люди, долго стрелявшие с чердаков? На площади, перед скобяной лавкой, убили артиллериста Моргана. В скобяной лавке не оказалось солдат Хелма, а Томасу Моргану разворотили голову свинцом.

— Кого вы нашли в лавке?

— Хозяина. И неостывшее ружье.

— И как вы поступили с хозяином?

— Дали ему уйти! — крикнул я. — Держали в руках убийцу и дали уйти, не расстреляли перед полком.

— Расстрелять без суда?! Не доказав вины? Он не солдат.

— Нет, генерал, он убийца… Убийца из скобяной лавки, имеющий право на суд присяжных. — Внезапная усталость подступила ко мне, сознание, что нас разделяет крепостная стена и суд не услышит меня и моих слез по Томасу. Слух об убийстве Томаса быстро облетел тогда Афины; город снова был наш, уже начался маскарад лояльности, майский гремящий ливень пролился над Теннесси и Элк-ривер, смывая кровь, и вдруг почти неслышный выстрел, удар свинца из глубины лавки, и тело Томаса на земле, будто влипшее в прибитую дождем пыль, старое пончо, брошенное на его обезображенную голову, доктор Блейк держит Надин, не допускает ее к мертвому. И следы убийцы в нескольких шагах от трупа; отпечаток длинных узких подошв, попятный шаг к магазину; казалось невероятным, чтобы убийца скрылся от толпы волонтеров, а он исчез, растворился, никто не услышал и стука копыт. — Нет! Суд присяжных не для тех, кто убивает солдат из засады. Так все и началось, генерал; солдаты разнесли железное логово убийцы, и его лавка тоже поставлена нам в счет в немалую сумму — шесть тысяч долларов. Кто предъявил этот счет? Убийца? Его жена? Сын? Пусть истец явится в суд! Но он не придет…