Где поселится кузнец

— Ко мне теперь без дела не ходят. — Он вздохнул. — И прекрасные леди не являются без забот. Все помню: вас, вашего несносного мужа, храброго мальчика помню…

— Он убит! — вырвалось у меня. — Подло застрелен в Алабаме.

Президент опустил глаза, сожалея, зачем и я говорю ему о смертях, когда на это есть генералы.

— Его звали… Томас! Видите, помню! Я скоро забываю только тех, кому удается выклянчить у меня доходную должность.

— Тогда я ничем не рискую: я не за должностью.

— Сейчас и я вас удивлю. — Он открыл бюро, вынул матерчатый комок и развернул его на ладони: камень! — Не узнали? Это маттунский, он разбил ваше окно. Я тогда сунул его в карман: все-таки первое покушение.

— Разве были еще?

— Я не заметил, но охрана утверждает, что я не замечаю по рассеянности. — Он запеленал камень и спрятал его в бюро. — Если кто-либо захочет убить меня, то он и сделает это, хоть носи я кольчугу: есть тысячи путей достичь этого. А теперь садитесь и расскажите о своем деле.

— Разве вы из газет не знаете о суде над Турчиным?

— Газеты лгут, я предпочитаю к вечеру забыть читанное поутру. Да и место надо освободить для завтрашней лжи.

Мне не нравилось, что он уклоняется от разговора.

— В минуты отчаяния я говорила себе: сегодня мы услышим голос президента, он остановит суд…

— Тот, кто имеет право помилования, не смеет торопиться: иначе что же останется правосудию.

Я рассказала ему о войне в Миссури, о нужде волонтеров и катастрофе на Бивер-крик.

— Но вы так рассказываете, — прервал он меня, — будто всему были свидетелем?

— Я не расстаюсь с полком: я полковой фельдшер.

— В седле?

— Не в карете же, мистер Линкольн. И не в фургоне. В седле.

— Как это возможно?! — Он поднялся с кресла, и меня подмывало встать. — Не дурной ли это пример?

— Дурным примерам следуют особенно охотно: но ведь ни одна леди не села в седло!

— Несносная же вы пара! Это русская кровь такова?

— У нас кровь республиканцев. Сегодня я взяла право воевать за республику, а завтра буду с теми, кто потребует и другого права для женщин — вотировать на выборах.

— К тому времени я удалюсь от дел, вы будете вонзать свои бандерильи в другого быка! — Он вытащил такой же огромный платок, в какой был завернут камень, и утер выступивший на лбу пот. — Неужели нельзя было обойтись без суда?

— Когда терпит поражение храбрый генерал, он думает о том, как нанести новый удар; бездарность — ищет виноватых.

Он вставал и садился в забывчивости, не спросив разрешения, снял пиджак; подходил к окну, ероша волосы; услышав подъехавшую карету, сказал тихо: „Мэри вернулась…“; охватывал грудь руками, так, что пальцы едва не сходились за спиной; несколько раз, приставив к губам костлявый палец, останавливал секретаря, появившегося в дверях, и слушал, слушал, молча вышагивал по кабинету, когда я умолкала, и вдруг остановился против меня:

— Вы только что проехали Алабаму, Теннесси и Кентукки — каков там урожай?

— Все уродило: кукуруза, маис. — Я готова была рассердиться. — Хлеба хорошие, они теперь сеют много пшеницы.

— Как жаль: всё возьмет Ричмонд. А ведь и нам надо!

— О тамошнем хлебе не печальтесь, господин президент, — сказала я со злостью. — Даже и не отступив, Бюэлл не позволил бы голодным солдатам взять и бушель зерна.

— Хватает ли там людей? Я имею в виду солдат.

— Солдат достаточно; не хватает решимости воевать.

— Ну, а Вашингтон, как вы нашли его?

— Я впервые в столице…

— И каково впечатление?

— Солдат и офицер так много, что как бы они не перестреляли друг друга при первой тревоге!

Он воздел руки и рассмеялся, оглядываясь и будто сожалея, что меня не слышит никто, кроме него.

— Если бы я дал Мак-Клеллану столько солдат, сколько он требует всякий день, ваш кеб не смог бы проехать к Белому дому. Солдатам пришлось бы спать стоя! Швед Эриксон, один, принес больше видимой пользы, чем все наши генералы совокупно. Он построил железный „Монитор“, и я, по крайней мере, знаю, что это такое: „Монитор“ плывет, движется, стреляет! Мак-Клеллан — великий инженер, но у него особый талант, он создает неподвижные двигатели.

— Подвижным генералам приходится солоно, — сказала я напрямик. — Обозам не поспеть даже и за пехотой, и, если южный хлеб запретен, солдат вынужден отступить.

— Меня все торопят! — сказал он с горькой улыбкой. — Я отстраняю от службы одних генералов, других предаю суду, третьих — сам опасаюсь, ну, а четвертых, быть может самых энергичных, защищаю от здешней своры. А ведь надо еще и воевать, госпожа полковой фельдшер.

— В полку меня зовут мадам!

— Уверяю вас, мадам Турчин, что, появись у нас свой Наполеон, мы бы и ему не дали цены. — Он приблизился ко мне и посмотрел в глаза. — Теперь вы вкусили всего, ягод и терний, скажите: вы не жалеете, что переплыли океан?

— Мы не искали готового, готовое — в лавках и лабазах.

Он прислушался к шагам на лестнице.