Где поселится кузнец

Когда рассказ подошел к войне, генерал освободил часть стола и позволил мне записывать. „Так будет лучше, — сказал он. — У нас много охотников путать не только номера полков и дивизий, но и честь с бесчестьем“. Возвращаясь в Чикаго, я делаю полную запись и перебеляю рукопись для тебя. Мы застрахованы от неудачи — у меня остаются черновые тетради, — только бы у Турчина хватило сил досказать, — а какое еще слово, так отвечает здешней жизни, как страховка! Здесь страхуется все — не только жизнь человека или его дом, но хотя бы и один день жизни, а то и несколько часов в железнодорожном вагоне. Вы купили проездной билет, при вас багаж, и вот вы уже дичь, достойная страхового агента. Страхуетесь на тысячи долларов, а платите центы. Пожелайте, и вы застрахуете все: ночной сон и благополучное пробуждение, любовь, супружескую верность, даже неудачу сватовства может сдобрить страховая премия. На днях мне об этом напомнил генерал. „После войны, — сказал он, — страховые агенты облепили республику, как гниды. Где они были, когда мой поезд подходил к Бивер-крик? Вот где им пришлось бы раскошелиться, да кто ценит жизнь солдата? Это монета, которою расплачиваются за всё…“

Уже неделя, как рассказ старика прервался. Я приезжал в назначенный день, но находил его в смятении. Как-то я посоветовал ему прогуляться в окрестностях, вдохнуть крещенского воздуха, он выглянул за окно взглядом пожизненного арестанта и принялся упрекать меня, что я его не понимаю, предлагаю ему пустяки, когда у него дело, что я — доктор, а не вижу, что именно составляет жизнь человека, что дает ей силу и действительность, и что есть смерть при жизни и пустыня старости.

После Кейро и Винсенса мы с ним не двинулись дальше на восток, в направлении Вашингтона, где Мак-Клеллан дожидался полков Геккера и Турчина. Несколько раз генерал приступал к продолжению, но запинался на Говарде, вспоминал себя, как он, поручиком еще, выносил мимо своих постов раненого поляка. Капитан Говард занимает мозг Турчина, он не решается следовать за событиями, пока не выразит вполне личность Говарда, его гордые и несчастные глаза, его мужественную и одновременно нежную плоть, сгоравшую в огне междоусобной войны.

Вирджиния говорит, что я заразился фамильным недугом Фергусов — любовью к Турчину, даже и в клинике я частенько думаю о нем и о своих обязанностях душеприказчика. На днях ко мне на квартиру постучался Джонстон, он принес сверток из кондитерской, находя, что из моих рук генерал возьмет презент. Чтобы задобрить меня, Джонстон отдал мне несколько своих старых писем отцу и матери, писанных из полка Турчина, в ту пору, когда юноша Джонстон верил, что в груди каждого человека бьется благородное сердце, и поражался, каким образом мятежные генералы находят себе солдат».

Глава двадцать вторая

Как сохранить в тайне перемещения полка, если о его отъезде судачат по обоим берегам Миссисипи, да так громко, что Отец Вод, кажется, доносит секрет до Нового Орлеана; если телеграфные аппараты Среднего Запада стрекочут призывными, перехваченными волнением голосами моих офицеров, приглашая на попутное свидание жен; если о перемещении полка Геккера и моего полка извещены газеты, служащие железной дороги, все, все, не исключая и торгующую публику? Наша война еще не знала тайн: всюду лазутчики, ухо шпиона, преступная услужливость чиновника, а с нашей стороны — беспечность, уступка, залихватский солдат, вроде тридцатидневных рекрутов из Бруклинского полка, привязавших к дулу дедовских мушкетов по куску веревки, в знак того, что не пройдет и месяца, как любой из них приведет на привязи побежденного конфедерата.