Где рождаются циклоны

Я чувствую страшную усталость, ложусь и тушу лампу. Но мною овладевает смутное чувство тревоги при мысли, что я здесь один, ночью, так близко от лева. Другие хижины находятся далеко и разбросаны.

В двух шагах от меня начинаются джунгли.

Меня отделяет от них только тонкая стена из лиан. Малейший шум производит впечатление угрозы или пре­дупреждения; мне кажется, что сквозь стены я чувствую дыхание какого-то огромного, близкого от меня существа.

Но усталость берет свое и я начинаю засыпать среди шорохов тропической ночи, полной гудения и жужжания насекомых.

В хижине свежо и москитов нет, — здесь вообще гораздо лучше, чем в домах жителей колонии.

Трещат кузнечики. Внезапно, в полусне, я привска­киваю. Что-то тяжелое ударяется о стену, слышен шорох крыльев. Это ночная птица, может быть один из тех маленьких вампиров, которые впиваются в палец на ноге и высасывают кровь, тихо обвевая вас своими крыльями.

Утром, через все щели этой плетеной клетки про­никает солнце, горячее и безжалостное даже на заре.

Деревня состоит из нескольких хижин в тени пальм и манговых деревьев, построенных на расчи­щенном месте, и со всех сторон окружена зарослями.

Впрочем, эта деревня, со своей мэрией из плетня и обмазанной глиной розовой церковью, не более как место для собраний. Туземцы живут постоянно в за­рослях. У наиболее значительных из них здесь только временное пристанище. В продолжение недели они живут голые или почти голые, с своими женами и детьми, заняты добыванием розового дерева и каучука. По, воскресеньям они иногда приходят в деревню, мужчины в белых костюмах, некоторые даже в обуви, женщины в разноцветных платьях, повязанные мадрасскими платками или с „катури“ на голове (которая представляет собою не что иное, как опрокинутую корзинку) и с золотыми кольцами в ушах. Впрочем, сегодня более редкое развлечение, чем церковная служба, сегодня политическое собрание.

Все это избиратели. Но мало кто из них разбирается в тонкостях парламентских комбинаций в метрополии. К людям, приехавшим из Европы, они, по большей части, относятся с недоверием.

„Мой хороший негр, мой все понимает", говорят вам старые деревенские дипломаты, хитрые и лукавые, каких не встретишь и в городе.

Они очень недоверчивы, но страшно интересуются выборной борьбой, благодаря присущей им склонности к интригам и, в особенности, вследствие непоборимой потребности говорить, той особой страсти к напыщен­ному красноречию, которая свойственна черным.

Затем наступает очереть пунша. Тафия течет рекою. Кандидат платит за угощение. Вокруг него толпится народ. Подходит человек и протягивает странного вида руку. Кандидат не скупится на рукопожатия и готов проявить дружелюбие, свойственное лицам при поезд­ках их во время предвыборной кампании.

— Ради бога, берегитесь! — шепчет ему на ухо приятель,—это прокаженный!

Кандидат ни мало не смущается. Он привык ко всему. Этот прокаженный все-таки лишний избира­тельный листок. Он кладет руки на плечи человеку, который размахивает своими искалеченными руками, изъеденными розовыми пятнами, держит его на при­личном от себя расстоянии и восклицает:

— А! старый друг! Ведь вот уже лет десять, как мы с ним друзья!

Яркое солнце льет жестокий свет на площадь, покрытую высохшей с острыми стеблями травой. В жарком воздухе раздаются звуки там-тама, как для пляски. Никакого признака тени. Глазам не­стерпимо больно.

Этой жары и всеобщего голосования вполне до­статочно, чтобы у вас затрещала голова.

В конце тропинки начинаются джунгли, с их орхидеями. огненными бабочками, змеями, ядовитыми растениями и хищными зверями. Иногда недалеко от мэрии бродит тигр. И стоит только переступить порог джун­глей, как слова „права человека" начинают звучать глубокой иронией.

За завтраком нужно очень внимательно следить за руками, в которых не вполне уверен. За столом, убранным по-европейски, прислуживает с непри­нужденным видом расторопный каторжник, в серой куртке, с повязкой на голове, как у пирата.. Лицо у него молодое и улыбающееся, он очень добродушен и кажется трудно найти лучшего и более внимательного слугу. Его привезли из Франции и теперь он служит у негров и считается у них своим человеком. Негры зовут его: Monsieur Огюст.

После завтрака monsieur Огюст просит, чтобы я оказал ему милость и позволил переговорить со мной наедине.

- Monsieur, — говорит он, — у вас есть связи, не можете ли вы попросить, чтобы меня перевели в пер­вую категорию? Тогда я мог бы попасть в город!

- Как вас зовут?

- Л... Я парижанин, monsieur, настоящий пари­жанин! Здесь я всем известен под именем monsieur Огюста. Вам дадут обо мне только самые лучшие отзывы. Все вам скажут: „Monsieur Огюст славный малый и, главное, услужливый". Вы понимаете, mon­sieur. что если бы я мог поступить в приличную семью, к белым...

- Хорошо. Но вы, вероятно, сыграли какую-нибудь шутку, чтобы попасть сюда?

- Что поделаешь, monsieur, со мной приключилось несчастье. Но я из хорошей семьи.

- На сколько лет вы приговорены?

Сначала он колеблется, потом с смущенным видом говорит:

- В бессрочную, monsieur.