Где ты, бабье лето?

«Нет, — думала, возвращаясь в Центральную, — совхоз — это, конечно, промышленное производство, предприятие, но не завод, где четкий план, четкие позиции, где всякий точно делает свое дело и не смеет уклониться. Здесь план лимитируют и погода, и настроение доярок и механизаторов. Завод не может быть на территории в семь тысяч гектаров. И неизвестно, как работал бы иной директор завода в совхозе». В последней газете среди великого списка награжденных одного лишь товарища из совхоза усмотрела, да и то из Красноярского края, да и то механизатора. Она не претендует на аплодисменты, но совхоз — это, вероятно, такая стадия организации сельских тружеников, до которой сознание не у всех еще доросло. Впрочем, впрочем… «экономические условия ведут к социальным, а уж социальные влияют на нравственность». («А мы все хотим, чтобы наоборот было…») Может, здесь и совхозы-то ни к чему?.. Мыслишка тут же показалась кощунственной. Она вспомнила, сколько колхозов хотели бы принять статус совхозный! Ну да, чтобы покончить со своей коллективной собственностью и целиком опереться на государственную. Главное — на госбюджет. Какой колхоз может позволить себе свободу в средствах — в строительстве или в покупке техники или даже зерна? Ну, на оборотные средства окажут ему кредит краткосрочный — на семена там… А покрупнее чего — извините. Шевелите-ка сами мозгами. Подоходные-то налоги не платите? Ну и выкручивайтесь, протягивайте ножки по одежке. Кулебяка сунулся было, хотел совхоз организовать, а ему — отбой. А как вы думаете, если все на государственную шею сядут? Нет уж, пока человек не научился как следует считать… Ну вот, к тому и пришли: человек, работник… Она не снимала с себя вины: недоставало и ей умения, терпения, сил, во все вникала сама — умению доверять, видимо, тоже надо учиться. А где брать терпение? Вот, кажется, все налажено, отрегулировано — и снова срыв. Ну, сегодня суббота, страда кончилась, люди расслабились — надо когда-то снять напряжение. Но ведь можно понять, что еще рано, что еще чуть-чуть? В каждом это должно жить естественно. Жило же в русском крестьянине, когда работал в своем хозяйстве? Так то — в свое-ем! Где все и обдумывал, и налаживал, и получал сам! И тем жил. «Прав, прав мой Филатов, са-мо-му распоряжаться землей — вот смысл жизни». И тут подумала, что праздников религиозных была тьма-тьмущая, а в праздники не работали — не зря, видно, а как иначе выдержишь этот труд? И вспомнились сеяльщики этой весной, как Суворов с ребятами набирали их из самых родненьких и близких… Уж не семейный ли подряд зарождался?.. Впрочем, зачем теперь думать?

Она и так опять по ночам не спала. Столько езды, дел, разговоров, страстей — приходилось принимать снотворное. Казалось бы, должна повалиться. Она и валилась. Но если и спала, то странно. Чаще всего не могла уяснить, осознать себя в пространстве. Находилась где-то не на земле, а выше, на высокой стене. А на балконе корячились, лезли друг на друга, закидывали ноги какие-то люди, мужики. Поворачивались к ней — лица отвратительны, страшны, скукожены, голые круглые черепа. Она понимала, что нужно проснуться, но ноги были привязаны, сплетены — ступни как бы входили друг в друга. От нетерпения выдраться начинало ломить сердце, и это уже была реальность. Она делала усилие, поворачивалась, чтобы снять боль, ноги снова впаивались друг в друга. «Попадева, попадева», — проносилось в мозгу, и было нехорошо от непонятного смысла: не «попадья», не «поповна», а что-то еще более нелепое — «попадева». «И снится нам трава, трава у до-ома», — вырывала она себя из сна. Потом среди дня нелепое слово всплывало, щекотало.

— Ольга Дмитриевна! — С террасы подъезда сбежал бригадир Центральной фермы, тот длинноногий, что приехал из Истры весною. В несколько прыжков поднялся на шоссе к «уазику». — У меня ЧП!

— Как раз то, что мне надо, — угрюмо пробормотала Зимина, выходя из машины.

Он не принял шутки, жестковатое худое лицо и умные глаза замкнулись.

— Василису Потапову опять с сумкой комбикорма взяли.

Он так и сказал: «взяли». В тоне, во всей повадке угадывался будущий начальник.

На террасе стояла и сама Василиса. Большая, сухая, без платка, с независимым видом хмуро глядела на подходившую Зимину.

— А вы думали как?! — первая громко заговорила она, словно перекрикивая кого. — С утра до ночи на ферме, сена для сдачи на комбикорм не управлюся накосить, а птице — и той всыпать надо!

— У тебя, Потапова, всегда отговорки, — укорил бригадир, — все объективные причины. Чудно и много!

— Попадева, — процедила Зимина.

— Чего?

— Не ходи за мной! — и она прошла мимо, не слушая, что там Василиса несла на бригадира.