Где ты, бабье лето?

В пять часов вечера привезли полдник. В машине грохот, стук рычагов, шум, пахнет разогретым железом, соляркой. А спрыгнул вниз — душно охватил хлебный запах: стога, и стерня, и ближние кусты, и дорога, и люди, и трактора — все потонуло в нем.

Шофер Буханкин из машины не вышел, поглядывал в окошко, подавал реплички — не получалось у них с Юркой контакта. А все потому, что с матерью Юркиной контакт у Буханкина установился веселый. Зайдет к ним домой, подсядет к Татьяне: «А хорошо — двое красненьких?» Красненький! Да разве мать сравняется с ним? Он же просто красный баран!

Юрий и не глядел на него, улыбнулся поварихе — Сашиной матери тете Вале, похвалившей его работу.

У подножия стога и расселись с мисками. Сегодня тетя Валя привезла Дениску, сынишку Суворовых, гостившего у нее, — Лена работала, а в садик Дениску возьмут только осенью, когда три годика минет. Мальчик сидел на примятой стерне в коленях отца, ел с ним из миски, а Суворова стояла над ними, умильно смотрела на сына и внука.

— Ты что же у отца-то ешь, ты отцу дай поесть, — сказал Юрка, подбирая макароны, — было весело оттого, что весь день проработал на стогомете не хуже Саши и что это видели и признавали и Алевтина, и тетя Валя, а может, и рыжий Буханкин, глядевший из кабины грузовика.

— Да он одну котлетку съел, ничего больше не стал, а тут, вишь, исть, — умиленно сказала бабка.

— Ты говорить-то умеешь? А ругаться умеешь? — спрашивала Алевтина, и в этот миг была заодно с Юркой.

— Еще как умеет! — похвалилась Суворова. — Налило надысь в колдобины, а он через дорогу направился. Слышим — ругается: «Вот черт, не перейду». И еще кое-что выговаривает, — подмигнула она.

— А он что, не мужик разве? Мужик русский и есть, — похвалил и Буханкин.

Юрке нравился Саша, а потому нравился и его мальчик, и, приглядываясь, он вдруг подумал, что и у него мог бы быть такой. «А что, хоть бы и от Женьки. У Женьки?» Он покосился на Алевтину — нет, не могла она слышать его мысли! Болтала, пересмеиваясь с Буханкиным, стянув пыльный платок, рассыпав черные волосы по плечам, отчего стала красивей и моложе.

Она живо и вопросительно поглядывала на Юрку, довольная, нахваливала стожок, словно Юрку хвалила:

— Свершим сейчас — будь здрав. Хорош положили! Вот бы отделением и работали: Редькинское отделение — и поля Редькинские, и механизаторы, и работники — с них и спрос. Бригадой или звеном поле какое с начала до конца убирали бы. А то гоняют по всему совхозу машины, бензин расходуют. Я уж намедни говорила Ольге Дмитриевне, говорит — пока такого указу нет. Все по указке живем…

Юрка подумал, что Алевтина так рассуждает потому, что хочет работать с ним, сблизиться, но она вдруг сказала:

— Я с Петром Рыжухиным как хорошо в том году работала, ан нет, опять разогнали.

«Все устраивает, надумывает, как лучше, что в доме, что в совхозе», — уже с неприязнью подумал Юрка. И чтобы не догадалась, ощерился весело:

— Саш, а жена как относится к энтим девочкам? В кабине-то? — мотнул головой в сторону стогомета.

— А она не видит. Надо же перебить синеву — все сине да сине — пусть что-то серенькое, — засмеялся Саша.

— Портретов навесил? Во, дошли, у всех в тракторах портреты! — восхитился Буханкин.

Они не заметили, как подъехал «газик», услыхал и только, когда встал за машиной, и, щелкнув дверцей, выскочила из него Женька. За нею вышел Филатов.

Юрий смешался, стал глядеть в землю между колен — первый раз сошлись они вместе с «того» дня: он, Алевтина и Женька.

Женька, обычно улыбчивая Женька, подошла скорыми шажками, хмуро, вприщур оглядывая мать, сидевшую рядом с Юркой, возбужденно блестевшую глазами.

— А стожок-то ваш — тю-тю! — звонко крикнула Женька. — Чем вы только занимались, когда клали его? Друг на друга смотрели? Досмотрелись.

— Ты что не по череду говоришь?! — закричала и Алевтина, вскакивая.

Повскакали и Юрка, и Саша, Сувориха поспешно подбирала миски, ловила Дениску.

— Вот, Игорь Сергеевич, все комбинируют, тешатся! — на крике объяснила Женька. — Мне еще вчера передавали, что местами меняются, ну как же, кому-то удобнее, — бессмысленно твердила она.

Филатов расстроенно, с укоризной смотрел на Сашу, рассказал, что стог у леса развалился надвое.

— Садись-ка в машину, поедем, сам убедишься.

И отсюда было видать, что со стогом, сложенным у леса ближе к шоссе, что-то стряслось: вместо ровных сараистых скатов — нечеткая масса, много ниже прежнего уровня.

— Да это не Суворов клал, Игорь Сергеевич, это новый «мастер» с Алевтиной Николаевной! — язвила Женька.

— А твое какое дело, — взвизгнула Алевтина, — ну, клали — тебя не спросили. И выправим, что мы, не выправим? Не оставим же так, сегодня и доложим! А ты еще сопля чиненая, чтобы на мать топать, что ты-то умеешь, что можешь-то? Только сливки снимать: чик-чик, прилетела — обмерила.

— Да я что, не понимаю, что ли? — значительно сказала Женька.

— Ах, понимаешь! Понимаешь? Да? — Алевтина надвинулась и наотмашь ударила дочь по щеке. И, повернувшись, пошла туда, к развалившемуся стогу.