Где ты, бабье лето?

Никто не понял, как дальше случилось. Ее захлестнуло. Она шагнула, вернее прыгнула, схватила его за шиворот куртки и сунула носом в мешки.

— Ах ты, сволочь такая, сопливая, ты бы научился со старшими разговаривать! Я тебе сейчас так покажу, что через пятнадцать минут в электричке будешь!

Пошла к «уазику», вся трясясь. Нерешительно двинулась за ней бригадир. Но «уазик» рванулся с поля.

«Нет, какая сволочь, а? — не могла Зимина успокоиться. — Едва шестнадцать, поди? Что за ребята растут! Господи, какие глаза — на смех, на смех: поучи, поучи нас, а мы вот каковы — тебя проучим! Подкованные! Нахватанные! Начитанные!..»

Машина неслась мимо Холстов, серые скаты крыш зябко ютились в едва пожелтевшей зелени. Вот и Леднев — тоже ведь не вспахал тогда огороды инвалидам войны. А неплохой крестьянин, не шкурник. Суворов горой за него. В одной теперь бригаде. В последние дни и они на картошке — куда деваться? При новом землеустройстве все станет на место. Звенья будут отдельные, узкие — звено, занятое зерновыми, не будет касаться звена картофелеводческого или кормодобывающего. Все четко, отрегулированная система не приводит к катастрофам. «Нет, видели — девять процентов — земля, двадцать — нестандарт, — думала она уже спокойнее. — Нестандарт! А отправляем лучшую. А что продают москвичам? Как ни зайди в магазин, как ни загляни в пакеты — дрянь, мелочь. И где берут ее? К черту, надо приостановить сортировку, незачем этот нестандарт увеличивать».

Она развернулась, погнала обратно, почти успокоенная ясным решением. Этот паренек-недомерок показался ей вдруг дураком, и такой пустой, пошлой и ненужной представилась ее вспышка.

Снова подъехала и, не выходя из машины, присматривалась: движок гудел, мешки убраны, над полотном шустро работали ребячьи руки.

Бригадир подошла, вопросительно и как-то сочувственно глядя.

— Вот что, Семеновна, — сказала Зимина, — кончай эту муру. Сейчас будет четыре часа — все, рабочий день на сегодня окончен. Пусть едут на ужин.

Та кивнула. А Зимина глядела мимо. Там, у конвейера, с мешком стоял боровичок и непримиримо смотрел в ее сторону.

— Позови его, Семеновна.

Семеновна тотчас поняла, заковыляла по грязи к навесу, подошла к парню. Зимина видела, как он нехотя отдал мешок другому, нехотя двинулся.

— Слушай, ты извини меня, — сказала она ему, — устала я, да и вы устали, я понимаю.

Он глядел, сжав губы, потом как-то странно дернул плечом и уставился в землю. Сверху ей виден был примятый его хохолок и белое пятнышко макушки, и она вдруг поняла, какой он еще маленький, совсем, совсем мальчик.

— Ну ладно, мир, иди, — усмехнулась она и хлопнула дверцей.

Он отступил и смотрел, как машина ее долго, с ревом, шарахалась по глине.

В пять часов, как всегда, планерка. В запасе часа полтора. Она еще не обедала, но есть не хотелось, хотелось чаю. Надо бы посидеть в кабинете, поразмыслить над предстоящим докладом на открытом партийном собрании. В голове гудело, — с утра за рулем и много моталась по бездорожью.

Она любила административное здание и этот вестибюльчик с портретами ветеранов, откуда шли чинные коридоры в бухгалтерию, к зоотехникам, инженерам, экономистам, прорабу. И мраморную, облицованную деревянными панелями лестницу она любила, и весь второй этаж с конференц-залом, где сейчас ворожили диспетчеры и где проводились планерки — ее кабинет становился для них маловат.

В приемной ожидала Алевтина Грачева.

— Заходи, заходи, давно не видались.

Зимина прошла за свой стол и тут только увидела, что Грачева как бы не в себе: глаза мечутся, губы дрожат.

— Ты что? Что случилось, рассказывай! — она подмигнула и улыбнулась своей милой, доброй улыбкой, от которой как бы расцветало ее лицо.

— Женятся они, — сказала Алевтина и села.

— Кто?

— Женька замуж выходит.

— Ну так хорошо! Ты что расстроилась?

— Так она это… с Ледневым.

Зимина перестала улыбаться.

— Как?

— Ну! За Юрку, говорю, собралась.

Зимина тотчас вспомнила и неясные намеки, и свое недоумение, и беглое признание Алевтины, и спросила, то ли пошутив, то ли всерьез:

— Ну и что? Не для себя — так для дочки, верно ведь?

Закусив губу, Алевтина качнула головой, стянула платок и так, зажав в ладони, прикрыла им лицо.

Зимина набрала коротенький номер.

— Привет, Тая! Как у вас, все готово? Ну и хорошо, накорми по-праздничному. Сейчас подъедут, я сказала — в четыре. А я не приеду, нет, дел много. Не хочу я твоего борща. Студень? Да-а, от студня не откажусь. Ладно, подошли, я тут перехвачу.

Она посмотрела на Алевтину — та сидела, покачиваясь, уткнувшись в платок. И опять сняла трубку.

— Закревский? Планерки не будет сегодня. Убей-волк? Ну и ему передай, конечно. А зачем завгар к тебе? А, неплохо. Главного агронома не видел? Как, опять поет в городе? Сколько же концертов в неделю? Что-то много. Хоть это и не входит в твои обязанности как председателя рабочкома, но прошу, следи, чтобы не зарывался.

И снова звонила, обзванивала своих «вожаков производства», как любила говорить, объявляла, что планерки не будет (дожди-де корректируют!), просила уведомить Филатова и управляющих отделениями.