Где ты, бабье лето?

Татьяна перекатила тележку, отобрала у невестки вилы и, потеснив локтем, сама подцепила «кашу».

«Ну вот и разбирайся тут с ними, — пронеслось в голове Зиминой. — Поди, и доить и чистить помогают мать и свекровушка. Тяжело сорок семь одной обиходить. И как-то управляются. А будешь спрашивать — концов не найдешь — семья! И у той, у Раисы, так же».

Женя, вся белая, привалилась к столбу, подпиравшему кровлю.

— Не надо бы так надрываться, скинет еще, — сказала Ольга Дмитриевна Алевтине.

Алевтина вдруг тронула ее за руку:

— Пойдем, покажу теляточек, вчера народилися, — и повела к ящичкам-яслицам, наставленным вдоль стен.

Телочек даже сейчас можно было признать по мордочкам. Многие лежали еще мокренькие, необсохшие, другие поднимались на дрожащих ножках.

— Да какое с этого корма молоко для них? — говорила Алевтина. — Из дома приносим чай, яйца, отвар из гранатовых корок — прислали корки из Москвы, жена дачника Воронковых, художника Кости, они мальчонку только корками выходили. Ну и мы. — Лицо ее засветилось примиренной улыбкой. — Вот ставить куда — ума не приложим, красный уголок забитый полностью, сами лишь в бытовке толкемся. А ты не очень тужи, — подняла она на Зимину глаза, — отел только начался, погоди, все молоко будет нашим. — И показала на большую, сильно отяжелевшую, почти черную корову, оставленную в стойле: — Ишь как теленок ворочается, сядешь доить, он в плечо и торкнется. Ну ты, Фаворитка, замоталась? — сказала размягченно и высвободила сильно подтянутую цепь. — Звенья узкие, менять надо.

Фаворитка эта будто толкнула в грудь Зимину:

— Ладно, Алевтина Николаевна! Все сменим. Скоро придут к вам бульдозеры расчищать площадку — будем новый скотный ставить.

— Где? Здеся?! Да ты что, очумела? Господи Иисусе Христе… — Возможно, Алевтина подыграла.

Уже по дороге встретились катящие трактора с тележками. В них горой трясся желто-бурый силос, буро-зеленый сенаж и черная, сдобренная патокой соломенная каша.

20

И еще пробежал, проскочил, пролетел месяц.

В семь утра машина катила по черному изъезженному шоссе. Слева над лесом разливалась заря, и свет ее был на всем: летели мимо снежные розовые поля, розовые комкастые отвалы вдоль шоссе, цветная деревня с розовыми крышами.

Зимина и теперь вставала в шесть утра, а иногда в четыре. Два раза в неделю бывала на утренней дойке, три — на вечерней, чередуя фермы, старалась попасть на планерки в отделениях. С середины февраля работали отделениями — все рабочие получали наряды на месте, отчитывались перед своими управляющими. Нет, не только Бокановым приходили на ум такие решения.

В Сапунове каждый день бульдозеры готовили площадку для нового скотного. Московский хлебозавод отпускал патоку. С Украины подбросили овощей — свеклу, морковь. В прошлом году с одним председателем колхоза ездила Зимина туда для обмена опытом, и там теперь были друзья, всегда готовые выручить. Комбикорм тоже доставать удавалось.

И все же цифры по молоку падали. Корма старались растянуть до мая, берегли, жадничали. А главное — подводили люди. Скотники выходили на работу шаляй-валяй, слесари запивали, могли и смену сорвать, трактористы опаздывали с кормами, особенно по утрам. И часто звучало в ушах Ольги Дмитриевны трубное, негодующее мычанье.

В конце февраля состоялась балансовая комиссия. Зимина, конечно, сказала то, что думала: «Все! Буду и дальше лишать премий, переводить на менее престижные, на более трудные работы. Увольнять, в конце концов! У меня много пришлого народа, не желают принять наших порядков — пусть едут, откуда приехали. Или будут работать, как в своем хозяйстве, или пускай убираются».

Искусство (кино, театр, литература!) изображало руководителя в одолении какой-либо задачи. Одной! Ну, еще двух-трех походя. В жизни проблемы накатывали лавиной, она должна была противостоять, вернее — выстоять, не рухнуть. Никто в совхозе не решал вопросов так быстро, как Зимина. Работа сделалась ее существом, она не представляла себя без нее. И каждый новый день ожидала с какой-то запальчивостью.

Людмила ухитрялась приходить раньше Зиминой — впрочем, Филатовы жили в Центральной. Она носилась по территории, постукивала по прибитому снегу каблучками щегольских сапожек, заглядывала на фермы, сверяла цифры, покрикивала на слесарей, пересмеивалась с шоферами, обдавая влажной улыбкой, понукала механизаторов, врывалась в кабинет директора с требованием, предложением, а то с очередной докладной.

Когда Ольга Дмитриевна приехала, на каменных ступенях административного здания уже стояла Людмила. Увидев «уазик», сбежала вниз, поднялась на шоссе к машине:

— Что будем делать? Барсуков опять загулял, а с водой еще с ночи горе: где-то что-то свинтилось, нечем баки мыть, трубы, можем смену сорвать. Давайте Суворова снимем с ремонта?

— Зачем Суворова? Надо этого — родственника Рыжухина — он же хороший слесарь! А Барсукову вкатим по первое число.

— И еще. Я уверена, это диспетчер гаража потакает ребятам — такая птичка…

Зимина повернула в гараж.

Машины были еще на приколе, шоферы и трактористы постукивали, поигрывали ключами.