Где ты, бабье лето?

— Надо, ребятки, пораньше корма возить.

— Сейчас, сейчас выедут, — пропела диспетчер, затянутая в серенькую курточку, в красной шапочке набочок, в круглых, на цепочке, очках, и показалась вдруг Зиминой птичкой-насмешницей.

Пока была в Ялте, кабинет перекроили. Она давно хотела уничтожить заднюю комнату, и теперь это было единое светлое, большое, несколько вытянутое помещение, отделанное веселым деревом. Правую сторону занимал ее стол, к нему примыкал длиннющий и узкий, густо обставленный стульями, такой удобный для заседаний, планерок.

Не успела раздеться, как вошла Сабутыкина — та самая доярка, что работала прежде на ферме с Алевтиной Грачевой. Уже две недели, Сабутыкина не у дел.

В хорошем кожаном с мехом пальто, скромно покрытая темным платком, она тихонько придвинулась:

— Пришла узнать, нет ли места, я пошла бы работать.

Только вглядевшись, можно было понять: что-то в женщине не так, темные глаза смотрели странно, беспокойно и вместе с тем отчужденно, будто не ждали ничего хорошего, щеки ввалились, звероватая пахмурь лежала на узком лице. И эта пахмурь, нелюдская отрешенность вызывали в Зиминой почти омерзение, словно видела «дно», о котором читала лишь в книжках, о котором не вспоминала в обычной деловой сутолоке, в нормальной жизни. Ах, она свела бы их всех, изъеденных пороком, в единое место. Как прокаженных. Говорят, и прокаженных теперь вылечивают. В лепрозориях, не на глазах. Механик Барсуков пятый день не выходит в отряд, пятый день на Центральной перебои с водой. К чертям собачьим его, к чертям…

— Нет, — сказала Зимина, сдерживаясь, глядя на Сабутыкину и улавливая запах перегара. — Мы предоставили вам все условия: квартиру, работу, а вы пьете.

— Я сейчас не пью…

— Ну как же, я вон где сижу и слышу, — уже наклонив голову, глядя исподлобья, сказала Зимина. — Мы бы вас давно уволили, некем было заменить. Теперь ищите место. Поговорите с мужем. Думаю, вам лучше уехать, откуда приехали. — Ее вдруг передернуло: — Атмосфера без вас будет чище.

Женщина постояла, все так же отрешенно глядя, покивала головой, повернулась и пошла.

Филатов ворвался сурово-озабоченный. Но, взглянув на Зимину, обеспокоенно наморщился:

— Случилось что?

Она только вздохнула, сказала живо:

— Ну что, надо, чтобы с водой все нормально было, — чтобы смену не сорвать. — Хотела про шурина Рыжухина сказать, но произнесла другое: — Людмила предлагает Суворова подключить — снять с ремонта, пускай только водой занимается! Не знаешь, выехали из гаража?

— Да нет, я только что там был.

Она набрала номер:

— Октябрина! Попроси Сашу Суворова к бригадиру техники зайти. Да, сейчас. А как с машинами — вышли?

— Все, все вышли — три на фермы, одна к кормоцеху. Как были вы, минут через пятнадцать вышли. А Саше я скажу.

— Говорит — вышли, — усмехнулась недоумевающе Зимина.

— Ох и сильна еще тенденция к обману! Что это: русский человек или наше неумение руководить? — Филатов поглядел на нее жалеючи. — На мосту через речушку у Васильевского машина сгорела. Шофер с бочкой с дачных участков столкнулся с погрузчиком, увезли в больницу. Конечно, пьяный.

Она схватилась за телефон:

— Убейволк! Доброе утро, как дела? Ах, нор-маль-но?.. А как без погрузчика будете обходиться?.. Да, что на мосту?..

Завгаража Убейволк приехал с Украины, добрый мужик, однако не без хитринки. А кто теперь без хитринки? Филатов сам видел черный остов машины, оттащенный краном с шоссе. Ему казалось, в деревне всегда случалось что-нибудь дикое: то кого-то сбивали на шоссе, как Степана Леднева, так, что мозги в шапке остались, то убивали кассира — поехал выдавать зарплату, а в лесу нагнал шофер-соседушка, то пьяный отец, стащивший мешок комбикорма с фермы, отдал руль сыну-подростку, а сын опрокинул трактор, погибла сестренка в кабине. И в основе всего — вино, вино. Не вырваться с ним деревне из дикости.

Подперев голову рукой, он смотрел, как Зимина обзванивает фермы — закусив губу, сосредоточенно:

— С молоком как, Олег? На корову сколько? Жир… Доброе утро, как дела? Что такое? Снижается молоко? Ох, замотало нас. Никак нельзя так работать. С водопроводом решаем. С кормами как? Та-ак, примем меры.

Перед ней был раскрыт журнал с расчетами молока — на каждый день, на неделю, процент жирности, соотношение с прошлым днем, с прошлым годом. Она смотрела в журнал, что-то высчитывая. Он смотрел на нее.

— Ты что? — настороженная улыбка тронула ее губы.

Вбежала Людмила, плюхнулась напротив мужа:

— Не везут корма! Не везут. Машины — ни одна не вышла из гаража!

— Что-о?!

Зимина схватила трубку:

— Октябрина! Врать хорошо в комедии, в театре. У нас не пройдет. Для диспетчера требуются другие способности.

Все трое сидели молча, обескураженные наглостью девчонки.

А та (ну, актерка!) уже стояла в кабинете:

— Я ничего не говорила, вы спросили, когда выйдут… — тряслась она, и цепочка от очков тряслась.

Зимина опустила глаза. В ушах бился рев некормленного скота, представлялись растерянные, расстроенные доярки — все, что сейчас там делалось, в коровниках.