Где ты, бабье лето?

— Очень приятно, премного наслышан, да мы, кажется, уже знакомы, — в том же тоне отвечал Филатов. И опять вопросительно посмотрел на нее.

Она поняла:

— А, нашли сто болячек у меня, пузырьками обставилась.

— Говорят, у тебя с Белоголовым был серьезный разговор?

— А как же, должен был состояться, удивляюсь, что он так поздно узнал, в тот день мы как раз перевели коров в новое здание, а в старое поставили молодняк, — она уже улыбалась милой своей улыбкой, глядя на него почти с нежностью. «Ах, вот почему ты приехал, значит, беспокоишься, по-прежнему беспокоишься?» — говорили ее глаза.

— Ну, ожила, — обрадовалась Галина Максимовна. — Приложили — будь здоров! Меня в тот день утверждали. Я выхожу, залезаю в машину, смотрю, а она не дышит: белая вся, даже серая, и руки вот так на коленях. В больницу, конечно. Да разве улежит?

Она тоже, видимо, состояние Зиминой объясняла последними волнениями. Как раз перед тем как ее утвердили в качестве партийного секретаря, Белоголовый вызвал Зимину по поводу постройки нового скотного двора в «неперспективном» Сапунове. Зиминой предстояло ответить за свои действия перед бюро горкома, пока же назначили комиссию.

— Плох тот руководитель, которого не бьют за инициативу, — сказала Зимина Филатову. — Ты прими это к сведенью! И давай съездим в Сапуново. Если не торопишься?

В этом каменном, удобном, устроенном по новейшему проекту коровнике, населенном черно-пегой породой, в множественности и стройности рядов ее было нечто, внушающее уважение к хозяйству и его продукции, бурлящей по прозрачным трубам в цистерны стерильной чистоты. Когда Серафим Антонович Белоголовый говорил уничтожающие слова, таившие недвусмысленную угрозу, Зимина думала об этой красоте, которую теперь уже вовсе не просто снести, стереть с земли. Даже если ей предложат уйти с работы. По собственному желанию. Жарко потемнев, ее лицо, казалось, отвердело: уперев подбородок в скрещенные пальцы, она сидела очень прямо в этом же вельветовом костюмчике против первого секретаря горкома, слушала и смотрела в его плечо — так легче было держать в памяти образ нового цеха, именно цеха ее фабрики молока, широко и плотно рассевшейся на подмосковной земле. Потом говорила она. Короче, чем он, но четко приведя и свои резоны — пока ехала от совхоза до города, выстроила их как тезисы: пастбище, река, люди, своеобразие местности, недостаток помещений. Она только слегка развивала их, строго и неподкупно.

— Зачем-то исстари селились люди возле заливных лугов, никто не виноват, что они невелики в нашем регионе и разбросаны. По лугам и села! Никакой техникой, никаким привозным кормом не заменишь трав. — И вдруг улыбнулась, лицо осветилось улыбкой, заигравшей молодо, обнадеживающе: — На бюро так на бюро! Я ведь и на бюро отвечу и кое-кому скажу: «А куда прикажете поставить сотню коров? И две сотни молодняка? Вы сами-то видели, понимаете, что не может ферма угнездиться в одном коровнике, или мы такие богатые, что снесем и его к чертовой матери — недавно построенный, способный создать здоровую базу для фер мы? Что лучше — забросить, развалить, снести или выстроить рядом такой же? Пока жива и здравствует деревня. Сохранить, сконцентрировать средства и силы. А может, и деревню не стоит хоронить? Время еще покажет. К тому же в проекте нового землеустройства Сапуново учтено».

Ей хотелось добавить, что в Сапунове еще держится церковь — красота писаная, единственная в совхозе — не столь знатный памятник зодчества русского, но знак российской земли — несомненно, и трудно сказать, что придает она этому месту: особую отметину, поэтическую ли красочку или просто память ворошит. И потому, что не могла обосновать, не стала говорить. Будет Сапуново стоять — и церковка постоит.

Ну, про церковку-то — только разве Серафиму Антоновичу: ей часто хотелось раскрыть перед ним свое, душевное. Казалось, глаза его не только понимали, но понуждали к действию, откровению.

— Ну что мне делать с вами? Боюсь, и в этот раз не поймут нас, — Белоголовый имел в виду, конечно, ее выступление в горкоме на большом совещании по эффективности экономики. Перед этим она слышала председателя народного контроля области, он говорил о картошке, словно подслушав Зимину, — не пересмотреть ли кое-что, не дать ли другое распределение районам? Она о том же пыталась рассуждать: слишком много сил в их северных районах затрачивают на картошку впустую, в южных по сто семьдесят — двести центнеров берут, а они до ста едва натягивают, — пустили бы лучше эту землю под многолетние травы, сколько бы корма было коровам! Не понравились ее слова стоящим выше товарищам — неправильно, дескать, ориентирует. Вот о чем помнил Белоголовый.

— Вы как же, Игорь Сергеевич, в гости к нам? — обрадованно встретила Алевтина Зимину с Филатовым. — Ну, поглядите, поглядите, мы сами не наглядимся. Вы не уходите, сейчас доить начнем, время уже, — поглядела на часы на руке. — Татьяна! Пора начинать! — крикнула ходившей вдоль своей группы коров в другом конце Татьяне Ледневой. И чуть громче, и с ударением: — Бери кружку!