Где ты, бабье лето?

— А не поужинать ли нам, друзья, в ресторации? — громко спросил веселый, с круглым полным лицом и круглым животом председатель колхоза Кулебяка, которого Зимина очень любила. Это его земля граничила с ее землями, и это они выручали друг друга в самых непредвиденных делах. — Случай очень располагающий: бросили одно дело за плечо — да? Теперь не скоро соберут по этому вопросу, а главное — никого из наших не поругали. Значит, достойны. — Он имел в виду обычно державшихся друг друга пятерых-шестерых руководителей хозяйств, которые и сейчас встали в кружок, прощаясь.

— Засидеться не дадут.

— А все же, ребята? Сегодня соловьиный день — слыхали?

— По радио объявили? — насмешливо спросил кто-то.

— Точно! Пожалуйста, говорят, не забудьте, отпразднуйте — не хуже ведь дня железнодорожника. Мне с утра весело.

Зимина обрадовалась возможности побыть еще с Филатовым:

— Пойдемте, пойдемте, ребятки!

Если попросить его заехать к ней домой, он, вероятно, заехал бы, как заезжал не раз, но с некоторых пор она избегала домашних встреч.

В ресторан закатились впятером. Она давно не была в ресторане, давно не видела ресторанной обстановки, официантов, накрахмаленных скатертей, салфеток, ресторанной музыки, и в какие-то минуты настроение ее стало светлым, праздничным, а люди, пришедшие с нею, все как один показались добрыми, особо расположенными к ней. И тут она объявила, что собирается построить дом в «неперспективной» деревне для молодой старательной перспективной семьи.

— Ну, ты сильна-а! В предназначенной к сносу? — говорили мужчины — только что отшумели толки о постройке ею коровника в Сапунове.

— А кто сказал, что должна быть «неперспективной»? — говорила она, весело перекрикивая четырех оркестрантов, старавшихся на подмостках в углу делать свое дело как можно лучше, что значило — громче. — Домик один к одному! Зря мы тогда согласились внести ее в список. Как сказали, что «неперспективная», и наличники, и штакетнички потускнели, не обновляются, а молодые ребятки лыжи вострят. Думаете, в Центральную? Да что они там не видели — трехэтажек наших? Уж если уходить со своей земли, так куда поинтересней — Москва рядом, Красногорск рядом, они всех проглотят. Или в Волоколамск — какой-никакой, а заводик, новое дело. Я, погодите, уговорю сельсовет, мы это селение еще сделаем показательным, дайте поставить только один домок. Подумаешь, приехал вахлюй сопливый, разметил — и, пожалте, съезжайте люди с насиженного гнезда на все четыре стороны.

— Да этому вахлюю-то не мы ли подсказывали? — как-то притихнув, задумчиво спросил Кулебяка. — Сами списки в исполком подавали.

— А у него инструкция… — бессмысленно сказал четвертый их товарищ, тот самый, с которым Зимина ездила на Украину. Про себя она называла его «шкапом» — такой был громоздкий.

— Мало ли мы видали инструкций? Как будто все инструкции от ЦК партии исходят. Ведь и у меня побежали люди, а у меня не совхоз.

— Может, где и возможно сосредоточить население в одном-двух пунктах, — проговорил угрюмый худой человек, парторг небольшого, недавно организованного хозяйства, — но вот смотрю у нас: поля небольшие, лоскуты, зажатые лесами-горами, сделать их другими просто нельзя, а обслуживать сложно — сплошь бездорожье, людей туда посылать сложно — как можно выкорчевывать поселения? Им та земелька дороже всего, сызмальства знакомая, каждой балочке название с детства, а значит — не вынуть отсюда, — приложил он руку к груди.

Разговор, заведенный Зиминой по частному, казалось бы, вопросу, выливался в взволнованное обсуждение общего дела единомышленников.

— Ну, привыкли мы обсуждать-обсасывать — никак не успокоимся! Давай споем, Ольга Дмитриевна, — взывал Кулебяка.

Но она ждала, что скажет Филатов, — он один знал Зимину, как никто, и дела ее, но помалкивал.

— Кто знает, когда еще дозреем до сселения? — пожал он плечами. — Может, обойдемся без насилия? Так сказать — естественный процесс? У меня есть деревни, в которых десять, а то и пять живых дворов осталось, все уже нерабочие. Рассосутся как-нибудь. Сейчас надо думать, как извлечь пользу из них.

— Какую?! — воскликнули хором.

— А хотя бы скот по улицам пускать. Старушенциям не скосить травы в деревне, а траву уже сейчас там гонит вот какую — чем не пастбище?

— Так разве я про такую деревню? — нетерпеливо перебила Зимина. — Ты же знаешь Холсты, двадцать пять дворов один в один. Вот болит у меня сердце об них — ничего сделать с собой не могу.

— Я думаю, — сказал он наконец, — поезжай в обком, прямо к первому, я что-то такое слышал: не одобряет он политики расселения. Мужик честный, к тебе благоволит — ты ведь кого хочешь уговоришь? — он впервые вскинул на нее глаза.

— Уж будто? — довольно засмеялась она.

— А к ней все благоволят. Посидеть с такой женщиной рядом — и то настроение поднимается, — на правах старого приятеля поддакивал через стол Кулебяка, не забыв открыть коньячок, — другого пития не признавал.

И тут Зимина перестала слышать грохот оркестра: между столиками шла Людмила, надвигалась со странной ухмылочкой на застывшем, вытянутом лице.