Где ты, бабье лето?

— Красота-то какая! — показала на высокую ель — нижние ярусы ее топырились нежной зеленью и были увешаны красновато-лиловыми шелковистыми шишками.

Володя отломил ветку и подал. Она приложила к лицу, дыша острым смолистым запахом, подняла над собой, любуясь, и вдруг запела сильно, поводя плечами:

И снится мне-е трава, трава у дома-а
Зеле-еная, зеле-еная трава-а…

Даже Юрка улыбнулся: «Какая женщина, такую не стыдно где хоть показать, только чего задумала?»

— Покурите, ребятки, — сказала она и встала, обводя глазами болото, обставленное лесом. — Да-а, — сказала задумчиво, — просто так не осушишь. Серьезные мелиоративные работы нужны, — и построжела.

— Сейчас машины какие угодно есть, — беспечно проговорил Володя, — было ему известно об этом задуманном ими деле больше, чем Юрке.

— Машины еще достать надо. А это что за дорога вон там — в Холсты? Не та, откуда спускались мы зимою, когда торф искали?

— Точно! — подтвердил Володя. — Бульдозер прошел, а мы за ним. Но до этого места не дотянули. Где ни копнем — залегание сантиметров на двадцать, не более, — объяснил он Юрке. — Взяли Свиридова Анатолия, водил, водил, все сулился: там есть, да там видел, ежкин бог, — пока чуть не замерз — лицо уж обязательно обморозил. По этой дороге раньше гоняли стадо в Городищи. На полдни ходили. Ставили коней в ночное.

— Мамка после войны встрела здесь волка, — сказал вдруг Юрка. — Напугалася — страсть.

— Ну да? Расскажи! — любопытство зажглось в глазах Зиминой.

— Батя сказывал, проснется ночью и ухватится за него: «Волка боюсь!» А мы с Тамаркой ребятенками как заберемся к ней вечером на печку, так и просим: «Расскажи, как волка встрела». Пройдет неделя — опять: «Расскажи, как волка встрела!»

— А как она его встрела-то? — смеялась Зимина.

— А как? — Юрка присел на корточки у дерева, привалился спиной к стволу, закурил. — Работала на кирпичном, глину ногами месила. И пошла в воскресенье после обеда в лес на сечу за земляникой. Только разве ее быстро наберешь? А наша мать, если возьмется что делать, так до упора. Цельную корзиночку набрала — невеликая такая корзиночка, но уемистая, белая, отец сплел, она еще до самого пожара жива была, любили ходить мы с нею за клюквой, за малиной — уж ручку всю проволокой оплели.

— Ну, ну?!

— Ну и ну, собирала, пока темнеть не стало. Вышла из леса — тогда тут мостки были, а теперь во-он, одно дерево от них лежит. И видит она — в середине Городищ, у тех вон кустов, лошади спутанные оставлены, жеребеночек меж них трется — значит, поздно, скотину уже пригнали.

Татьяна так часто рассказывала детям об этом случае — сначала Юрке с Тамаркой, потом Люське с Валеркой, что Юрка до тонкости представлял происшедшее — чуть ли не с ним приключилось!

— Подходит ближе, а у пашни кусточки редкие, махонькие — я еще помню их. Из-за кустика, слева, значит, вдруг «бе-е» — коза Феенина в ноги ей! Тетка Феена напротив нас жила — мать Зоина! Что такое? И выходит с другой стороны куста волк — матерый волчище, обросший такой, с рыжеватиной, хвост — во, толще руки! А уж были слухи, что волков из Смоленских лесов пригнала война — то овцу задерут, то ягненка. Стоит мамушка ни жива ни мертва, корзиночку к груди прижала — жалко ей землянику, труд-то какой! Коза в ногах, а они с волком в глаза друг другу уставились. Стояли-стояли — она шаг в сторону. И он шаг в сторону. Она еще шаг — и он шаг. Как человек! Она как заблажи-ит: «Ма-ама, кара-уул, помоги-ите!» — да бегом! Не помнит, что и кричала. Добежала до оврага, где дорога, и влетела на гриву — внизу там проволока колючая смотана была, во какой мот! Тут в войну все обвито было, немцы партизан боялись, мин, а наши потом сматывали, да так и оставили, в Ледах и сейчас еще лежит. Она по проволоке маханула, а босиком, сапог резиновых тогда не признавали, не продавали их. Взлетела, значит, обернулась, а волк стоит на краю пашни, глядит вслед — знать, бежал все же за нею. Она закричала на него, загукала, он и потрусил к лесу. У деревни Алевтина сено копнила, мамка рассказала ей — и домой. Дух не переведет. А пастухи уж бегут, взошли — спрашивают. Она рассказала — так и так, мол, небось там еще, и коза там, и кони. Пастухи с ружьями на лошадях. Только спустились в Городищи, видят — волк к жеребенку подбирается. Стреляли, да промазали. Ушел серый. А козу Феене пригнали. Не видать бы Феене козы.

Юрка поднялся, сам возбужденный рассказом.

— Ну, Юра, а я-то думала, и за что тебя Женя любит? — улыбалась Зимина, задержав на нем ласковый взгляд.

— Евгения-то? — теперь он часто называл жену именем, каким звал ее Саша Суворов. — Евгения — она понимает, что к чему.

А Зимина уже думала о чем-то своем:

— Так сколько свободных усадеб в Холстах? Не помнишь?

— Да с десяток-то будет. А то и вся дюжина.

— Если по два домика на усадьбу — по шесть соток ведь полагается? Вот вам двадцать пять хозяев, — загибал пальцы Володя.

— Эх, была бы наша с тобою воля, Федотыч…