Где ты, бабье лето?

«Так, значит, и правда думают здесь людей поселить? А как же лес? Погибнет лес. Дурак, разболтался с ними», — рассердился Юрка на себя.

— Ну ладно, — сказал он нелюбезно, — вы ступайте к машине, дорогу найдете, чай. А мне тут поглядеть надо, раз попал. — И, кивнув небрежно, пошел дальше по краю болота.

«Разрушат все! Осушат — низину затопят. Городищи изгадят, вода дырочку найдет, воде куда-то деваться надо, вода самостоятельна, — стучало в нем, забивая дыхание. — Дачникам! Выслуживается. А почто? Все равно шкуру с совхоза дерут. Вот и финтит перед городом. Ну и пошла она… Лучше все равно не будет». Он пересек болото наискось, юркнул в ольшняк и вышел к тому отрогу увала, который замыкал Городищи у леса.

Под отрогом было камышовое болотце, откуда приносил отец уток, правее в низинке неистовый разлив незабудок и бледно-желтых, бумажной хрупкости купав. Юрка взошел на увал, покрытый ельником, здесь в метрах двухстах от угла по краю были лисьи и барсучьи норы — целое поселение на голом, обнаженном до глины месте. Круглые объемистые дыры уходили в рыжие бугры под корни. Лис давно выкурили, но год назад видел Юрка свежие выплески песка у нор и следы — значит, опять выводили детей здесь. Не только тетя Ириша Боканова жаловалась, но и Валентина Николаевна говорила: «Гляжу — ухватила петуха, я стучу ей в окно, она оглянулась и даже не подумала бросить».

В лесу было темновато и тянуло прелью с земли. Молодой малинник цеплял за штаны, Юрка глазами шарил по высокому краю и уже увидал знакомую голую рыжину, как вдруг встал, пораженный. Оттуда, из-за лисьих нор, из-за редкой поросли глядела морда собаки, огромной, белой с рыжими пятнами. Собака лежала, будто сторожила что, висели длинные лопухи ушей. Было невероятно обнаружить среди тишины, в глухом этом месте, когда ни охотником, ни грибником не пахло, лежавшую неподвижно собаку. Юрка прислушался, поискал глазами — никого. Собака не шевелилась, смотрела. «Привязана, что ли?» — подумал он и медленно пошел к ней. Собака не двигалась, только глазами следила за ним.

— Ты что здесь? — спросил, становясь над нею, прикованный неживым ее взглядом. — А, сволочи! — и хлеще ругнулся, нагнувшись: передняя лапа собаки была зажата железом — две массивные стальные скобы пригвоздили ее, смяв плюсно, — белые, в шерстке, коготки торчали с другой стороны. — Давно, видать, здесь, — проговорил Юрка, вглядываясь в тусклую, запаршивевшую, в черных крапинах, не то в мухах голову. Собака не отвечала.

Он приподнял тяжелый черный капкан вместе с лапой, потянул пружину.

— Ну, тащи! — и попытался сорвать железо.

Лапа, видимо, передвинулась, собака завизжала, рванулась, прыгнула на Юрку, чуть не свалив, и брякнулась набок, перекатилась и снова жутко замолкла.

— Стой, дай поглядеть! — он присел, разглядывая железную штуку. — А, тут две пружины. У бати таких не бывало.

И снова, взяв капкан и чуть отделив от земли, он обеими руками с силою сдвинул, оттянул замки пружин к сторонам.

— Тяни-и! — и сам сдернул металл с ноги.

Собака взвизгнула, отскочила, замерла и вдруг пошла, пошла, оступаясь.

— Дойде-ешь! — проследил он взглядом.

Ковыляя, она уходила.

Несколько раз слышал он, как она подвывала, пока отцеплял капкан, привязанный стальным тросиком к подошве осины. Машинка была тяжеленная. Держа за тросик, легонько раскачивая, Юрка обошел с нею норы.

Ни лисьих, ни барсучьих следов не заметил — возможно, норы опустели. Впрочем, у последней, самой дальней от места, где лежала собака, набросан был широким клином свежий песок — ходы-то сообщались. «Гниды, — ругался Юрий, — и зачем вам они сейчас, шкуры и то не возьмешь, и дети, поди, у них».

Он шел Городищами, все время ощущая тяжесть смертельного железа в руке, размышляя, чьей могла быть собака: сапуновского пастуха или охотников? Надо бы спросить у егеря. Больше недели назад он слыхал по вечерам лай в лесу. Одна редькинская сучка имела обыкновение облаивать лося. Будет лось стоять пять часов, общипывать ветки, она пять часов будет лаять. Он и думал — она. А вышло вон как. «Ни енотов, ни лис, ни барсуков уж не будет, если дач понастроят, — вздыхал он угрюмо. — А надо бы сделать заказник»…

Сумерки сгущались, свежело. Синий слоистый туман затягивал низину. Гудела электродойка. Юрка шел в Холсты показать капкан Жене, Евгении.

30

Мальчик родился пятидесяти сантиметров, не очень-то велик, и весом три сто — самая норма, у Евгении иначе и быть не могло. Евгения сама норма во всем. В родильный дом Юрий ездил через день, а через день Алевтина.