Где ты, бабье лето?

— Пройдемся? — сказала Ольга, вполне сознавая рассудочность предложения. «Подожди, я еще доведу его, — пригрозила кому-то. — Он сойдет с ума, а я нет, не поддамся». И знание того, что «не поддастся», позволяло не страшиться чужих глаз — хотя вряд ли где были они в этот час за темными окнами. А может — просто оттягивала что-то.

Они пошли к реке не по обычной, любимой ею тропке от домика-времянки, а по отрогу деревни, по белой дороге, отвердевшей за майскую сухоту. Он послушно шел рядом.

— Как цветут сады! — сказала она — надо было сказать хоть какую-то человеческую фразу.

— А уже вчера, позавчера берега Рузы черемухой завалены, — сказал и он трезвым голосом, видимо приходя в себя.

Она и хотела, чтобы он пришел в себя. Сильнее будет ее торжество.

— Сразу видно, у кого вишни. Я и не знала, сколько их!

А запах наседал, обволакивал — горьковато-сладкий черемухи и нежный, свежий, певучий, бело-розовый запах вишневых деревьев. Словно нарядные облачка стояли по всей деревне.

Они не дошли еще до реки, как вдруг зацвикал, зачиликал, зашелся в ночной песне соловей — щемящей и призывной. Ольга резко повернула назад, Игорь Сергеевич остановился и тоже пошел за ней.

Она двигалась в бело-розовом дыму, а сбоку и за нею плыли, всплывали колдовские облачка. И это ощущение наваждения, дурмана, берущего в плен, полнило ее ожидание победным предчувствием и странным томлением.

Подойдя к двери, припала к ней спиной и смотрела в надвигавшееся лицо Филатова.

— Ну, находились?

И не сразу попала ключом в замок.

Домик принял их в черемуховое, горько-сладкое тепло — вчера, приехав утром на часок повозиться с кустами пионов и роз, она натопила здесь, поставила черемуху в банку.

Игорь сразу обхватил ее, сжал и стал целовать бешено, беспамятно; сильно терся лицом о ее лицо и шею, словно большой, заждавшийся, нетерпеливый зверь.

— Черемуху надо бы вынести, черемуху, — бормотала она, чувствуя, как темнеет сознание.

29

Было часов шесть вечера, когда Зимина приехала в Редькино на машинный двор — Юрка только вернулся с фермы, ставил трактор. Зерновые посеяли и теперь косили овсяницу, тимофеевку на зеленый корм — измельчали и возили коровам: Зимина настаивала на подкормке в пастбищный период, а механизаторов не хватало. Он сразу догадался, что она приехала за ним. Алевтина просила показать болото у леса за Городищами — будто бы для дач городского руководства. Юрка не поверил, разве можно поселить на таком болоте кого-нибудь, выговорить — и то чудно.

Водитель Зиминой Володя предложил заехать туда не через Городищи — низменную чашу, окруженную лесистыми увалами, а от моста, со стороны Курганов: к старому, самому большому холстовскому лесу, которым владели когда-то князья Голицыны, просто так даже на «уазике» не проедешь! Под самым лесом текла речушка или ручей, чьи воды разбивались на рукавчики, исполосовавшие Городищи, в лес ходили через ручьи по бревнам, оставшимся от старых мостков, положенных еще до войны, а может, еще до колхозов.

У моста через Рузу свернули с шоссе налево, на дорогу вдоль полосы овса, зажатой Курганами и рекой. Жара не спадала. Сладко потянуло сурепкой, зажелтившей кое-где поле. Руза текла здесь полная, затененная Курганами и кручей под старым Голицынским лесом. Уперевшись в него, оставили «уазик» у голенастой елки.

Можно было подняться по тропинке, протоптанной грибниками и рыболовами. Юрка ходил под кручей со спиннингом, ловил с отцом раков (здоровенные раки жили в норах под промытыми корнями деревьев) и от верхней тропинки знал проход к болоту через Глушню, знаменитую моховиками. Почему эта часть леса звалась Глушнею, было понятно: глухое место, крестьяне исстари не чистили его, то ли руки не доходили у князя, то ли и так драгоценного леса хватало — сплошь мачтовые сосны да матерые ели.

Однако Юрка повел не Глушней, а взял сразу влево. Продравшись сквозь ельник, просекли толпу лип, берез и рябин — а в молодом осинничке уже зачавкало под ногами. Еще один щетинистый строй елок — и болото. Отсюда оно тянулось вдоль всего подножия леса, вдоль ручья. Когда ходил за грибами, Юрка старался обойти его — устаешь вытягивать ноги из воды, стоявшей под высокой, по пояс, осокой и прочей болотной растительностью.

Шли друг за другом, остерегаясь елок, по твердому краю, пробранному корневищами, минуя поваленные деревья, продираясь сквозь малинник, уже проросший крапивой, топча цветущую землянику. Жаркий дух разогретой на солнце хвои, смолы, свежей травы кружил голову. Снова поблескивала ржавчинкой в молодой зелени вода, и справа блеснули чистые струи, будто выкатились из завала. Ручей увеличивался, углублялся, и Володя вдруг нагнулся над ним.

— Глядите! — В темной воде, на песочке, уткнувшись в берег, стояла большая, пятнистая щука. — Здорово!

— Заходят сюда, весной особенно, — промямлил Юрка.

Зимина все время шла впереди, помахивая руками, наклоняясь под могучими ветками. А тут опустилась на дерево, упавшее у ручья, огляделась.