Где ты, бабье лето?

Она торопилась, ожидая «Кубань» с доярками, и уже плохо слушала, а он по-хозяйски соображал, кого позвать разгружать кирпич: Свиридовых, Катерину, дачника Воронковых художника Костю, давно ставшего в деревне своим, мальчишек, приехавших на каникулы к бабушкам и дедам, — вон у Пудовых только бегают трое.

— Ну, ты тут думай, — засмеялась Алевтина и полезла в подъехавшую «Кубань».

Водитель машины объявил, что сейчас прибудет кран — краном и разгрузят. Вопрос — куда? Юрка пожалел, что не слышала Алевтина. Это было что-то уже совсем новое. В Холсты ни разу ни к кому не приходил кран.

Кран не заставил себя ждать, вскоре встал в конце прицепа. За ним пригромыхал бульдозер с прорабом, беленьким, прилизанным розовым мужичком, приехавшим из Тамбовской области. Сразу стал подтягиваться народ, наскочили мальчишки — поглядеть на диво. Дунин план сделался в одночасье центром деревни, всех ее интересов. Самые неподъемные старухи повылезали со дворов, приковыляли. Мария Артемьевна похохатывала тут же, перекликалась с рабочими, советовала, как лучше заводить кран, даже опущенной стрелой срезавший большой сук со свиридовской липы.

Работа пошла бурная, с грохотом, криками, советами, матюгами. Бульдозерист следовал указаниям прораба, выворачивал старый, рассыпавшийся, обросший бурьяном кирпич на месте Дуниной печки, еще старинной кладки, рыл подпол, выгребал котлован для фундамента.

Кран подхватывал с машины за крюки поддоны — горки кирпича лежали на поддонах! — переносил на улицу, ставил, рабочий отстегивал два передних крюка, за два задних, как за шиворот, крановщик приподымал поддон, и кирпич ссыпался, ложился целехоньким в кучу.

Как пришла эта техника, словно в сказке, так, словно в сказке, стал подыматься дом, белокирпичный, с широкими квадратами окон и с красными по белому городочками вверху.

Женьку привезли к матери. Она сидела с ребенком и лишь изредка подходила к Дуниному плану. Работали студенты, стройотрядовцы московского института, те самые, что строили коровник в Сапунове. Зимина приладила построечку в Холстах к тому главному своему риску, за который отвечала. Впрочем, она сказала Алевтине, а та всей деревне, что постройка санкционирована на самом верху, но в деревне, конечно, тому не поверили — много слышали баек.

Всякую свободную минутку Алевтина проводила на стройке, поила молоком студентов, просила делать на совесть, примеривалась к любой отделанной малости, носилась домой, глядела с умилением на крошечное существо, лежащее в коляске, купленной Юрой, взахлеб рассказывала строительные новости Женьке, занятой ребенком, неусыпные заботы о котором помогали позабыть мечту переселиться в Центральную, в четырехэтажный дом — очередь на квартиру уже накрылась. А может, причиной тому был все же Юрка. Он жил теперь в Холстах, и никто не вспоминал о временах, когда ночевать ездил к матери в Редькино.

Травы поднимались шустро. Суворовское звено приступило к покосу — торопились за погоду скосить за Редькином и следили, когда подрастет клевер у Холстов — он уже достигал вершков трех и, сизовато зеленея, ровно и молодо курчавился по всему Холстовскому полю.

В мае все ждали дождя, радовались синеве, собиравшейся на горизонте, но она обходила Холсты. Наконец дальние громы приблизились, туча задела крылом деревню, посеяла дождь — закапало, затренькало в подставленные под желоба бочки. «Мало, мало, какой это дождь», — молили люди и продолжали носить воду из прудов. Еще день — еще дождичек, чуть посверкивает, погромыхивает — и опять стороной. А подошел покос, дождик засеял, зарядил — и день, и второй, и третий.

— Ну, Мишка Зайцев теперь воду в пруд носить будет, — посмеялся сосед Анатолий Свиридов, придя к Алевтине за молоком. Половина деревни брала у нее молоко.

— Я не носила, да у меня все выросло. Юрочка маленько выручал, — похвасталась Алевтина, глядя через изгородь, где ерошились, кудрявились на грядах поднявшиеся огурцы. — Придется пленкой закрывать. Вот стройку-то как теперь закончат, так беспокоюсь. Сегодня плотники не пришли. Вдруг в институт позвали?

— Да им осталось-то — крышу покрыть, — вытянул к пустым стропилам длинную руку Анатолий, — народ молодой, погуляют в дождь, а потом в один день, — он пошевелил вверху пальцами, — и прикончат.

— А внутренняя отделка? Не-ет, дела много, ты не знаешь.

Враз стало холодно и сыро, люди заметались, принялись укрывать огурцы, помидоры, слушали сообщения о погоде. Температура ночью падала до плюс одного-двух градусов, обещали заморозки. А утром роса обильно, как вода, стекала, сверкала и катилась по листьям травы, по пленке, по штакетинам.

И всем уже надоело, уже бочки — через край, а он льет и льет, а перемежится, даже солнышко пропустит — так вновь за свое. Земля давно мягкая, но дождь не давал полоть, и травища лезла, забивала посаженное. В полях перестаивались травы — какое же будет сено? Юрка снова крошил и возил зеленку, а с ним Суворов с Рыжухиным.