Где ты теперь?

И я рассказал все, как было. Сказал, что садовникам в Норвегии сейчас нелегко, и все по вине торговых центров, скоро наступит новое тысячелетие, и всем хочется спрятаться в цветах, но никому не охота платить больше положенного. Я сказал, что у меня был друг, который выступал на фестивале Оулавсекан в Торсхавне, и их это порадовало. Я рассказал, что за городом встретил Хавстейна, что, в общих чертах, соответствовало правде. Рассказал, что Хавстейн предложил мне работу и я с радостью согласился. Что я люблю приносить пользу. Я ничего не сказал о Хелле, о родителях, которым хотелось, чтобы я вернулся домой и с которыми я почти перестал общаться, о том, как я недели провалялся в своей комнате на втором этаже. Я выдал им сокращенную версию. Укороченную до размеров страницы. Удобную диснеевскую историю. Я не упоминал о катастрофах, кровоточащих руках и конвертах ниоткуда с крупными суммами денег.

– Точно, вы ведь там делаете такие… как уж они называются? На Фабрике… – Сельма сказала что-то Оули по-фарерски, а тот что-то пробормотал в ответ.

– Туристическую продукцию, – подсказал я, – сувениры. Деревянных овец и все в таком духе. А потом Хавстейн так устроил, что я опять начал работать садовником.

– Вот как. Нравится? Подходит это тебе, как считаешь?

– Нужно же что-то делать, – ответил я.

Оули был полностью согласен. Именно так, простая мудрость, и, согласно кивая головой, он пошел на кухню налить еще соку.

– По-моему, здорово, что есть еще молодежь, которая приезжает сюда, в Гьогв, – сказала Сельма, – нас ведь здесь маловато осталось.

– Неужели?

– Кроме вас, на… на Фабрике, здесь живет… подожди-ка. – Она что-то прокричала в сторону кухни, а Оули что-то крикнул в ответ, мне показалось, что он сказал «четыре-пять», и Сельма продолжала: – Да, Оули говорит, живут только в четырех-пяти домах. Здесь, вниз по улице, жил еще один старик, но я не знаю точно, может, он переехал. Это неподходящее место для того, чтобы встретить старость.

– Правда?

– Абсолютная правда, – Сельва махнула рукой, – до магазина далеко, а зимой тут настолько плохая погода, что лучше жить в Торсхавне. Знаешь, еще случается, выпадает много снега, и тогда до Фуннигура по этому серпантину добраться почти невозможно. Так и приходится дожидаться снегоочистителя. Но они обычно быстро приезжают. Здесь еще живет пара стариков, которые уже не могут сами водить машину, поэтому когда мы отправляемся за покупками в Фуннигур или Торсхавн, сначала заезжаем к ним и спрашиваем, чего им купить.

– Это очень любезно, – сказал я, принимая очередные блюда, которые переходили из рук в руки вокруг стола, словно по орбите. Лазанья «Юпитер», хлебный Марс, масло Нептун, а я был ненасытным галактическим астронавтом, пожиравшим небесные тела, встречающиеся на моем пути.

– Десять-пятнадцать лет назад здесь жило много народу, тогда тут были и магазин, и школа, и рыбы в гавани было полно. На самом деле довольно много ученых родом из Гьогва. Учителя. Профессора. Епископ. А сейчас? Нет. Такое впечатление, что вся остальная страна как будто про нас забыла. Хотя здесь все равно хорошо жить, правда же? – Последнее она произнесла, испытующе глядя на меня, словно хотела, чтобы я не просто подтвердил ее слова, а еще и превратил их в неоспоримую истину.

– Естественно, – ответил я, – лучше и не бывает. Лучше места я не видел.

Тем временем Оули, приготовив по всем правилам сок, вернулся с кухни. Поставив кувшин посередине стола, он уже было собрался снова взяться за еду, как тут его жена, посмотрев на него, тихо фыркнула, и ему пришлось отставить тарелку и сперва налить мне соку.

– Спасибо, – сказал я, кивнув на стакан. И еще я сказал, что еда очень вкусная, вкуснее я никогда не пробовал. Я рассказал, как опоздал на самолет, на мой рождественский самолет домой, что кто-то спутал мне все карты, я собирался в Ставангер, но так и не смог туда добраться. Сказал, что так уж случилось, поэтому мне прошлось закупать самое необходимое на автозаправке на Хойдалсвегур. Они засмеялись и сказали, что все туристы жалуются на это: мол, все так рано закрывается, и за пивом приходится ходить в государственную винную монополию, а чтобы попасть туда, надо встать на рассвете. Я немного обиделся из-за того, что они считали меня туристом, а не новым местным жителем, мне подумалось, что я не вписываюсь в местное общество, что я – словно большой палец ноги с болячкой: слишком сильно выступаю и маячу перед глазами, но это вовсе не так страшно, ведь все взаимосвязано. Кому-то приходится быть туристом. Иначе нельзя.

Пока мы ужинали, Софус сидел тихо, всего пару слов произнес. Он изредка поглядывал на меня, потом сидел уставясь в пол, прислушивался к тому, что говорили мне его родители, и у меня появилось небывалое раньше ощущение: я почувствовал себя старшим братом, ощутил внезапное, беспричинное желание заботиться о незнакомом человеке, которого хочешь узнать поближе.