Где ваш дом, дети?..

— Вы, взрослые, требуете только от нас, но не от себя! — разглагольствует Димка. — Вы все врете нам и делаете так, как вам хочется. А мы должны быть на поводке, как домашние зверюшки, — ни своего мнения, ни своей воли. Почему-то ни один взрослый не считает себя плохим. Пусть он пьет, курит, крадет, обманывает, все равно он хороший. Он уверен, что он хороший, что с него надо брать пример. А мы, если не по-вашему делаем, — сразу плохие. Если делаем так, как считаем правильным, — опять плохие. Если говорим честно, что думаем — плохие. А почему мы должны к вам приспосабливаться? Потому что вы старше? Кто старше — тот глупее. Только так надо считать. Раньше знаний было мало, старики хранили их и передавали молодым. Знания были в старых головах, как в консервных банках. А теперь знания меняются, как молнии во время грозы. Нужны только самые новые знания: чем они новее, тем верней. Следующая молния отвергает предыдущую. Ваши знания устарели, прокисли, никому не нужны, кроме вас. Это знания прошедших лет, они заняли вашу голову, взяли ее в плен и не дают вам увидеть ничего нового. Они, конечно, достаточны для вашей жизни — но ведь только для вашей. Не выдавайте их за всеобщую мудрость, не учите нас «вашему», помогите нам найти «наше» — и мы будем хорошо к вам относиться!..

Димка не ждет от меня какой-либо реакции. Он не хочет спорить. Ему не нужны мое одобрение или неодобрение. Мне кажется, ему нравится как раз то, что я выслушиваю все его выпады и восклицания спокойно, не прерываю, не одергиваю.

Наших ребят ни за что не отправишь лечиться перед выходными.

— Ты болеешь, — говорю я. — Тебе надо лечиться.

— Ага! Только в больницу не пойду!

— Не хочешь лечиться?

— С понедельника — пожалуйста!..

Сколько ни уговаривай, с «понедельничной» позиции сдвинуть их невозможно. Начинаешь расспрашивать о причинах упрямства — и все причины сводятся к посещению родичей.

— У меня тетя приезжает из Молдавии — как же я не поеду!..

— Меня мама будет ждать, а я вдруг не появлюсь!..

И так далее, и тому подобное.

Они отчаянно цепляются за свои визиты. Всем готовы пожертвовать, и здоровьем тоже, лишь бы не пропустить очередной поездки домой.

Мне почудилась какая-то обреченность, надрывность в этом их цеплянии. Подумалось, что именно так утопающий хватается за соломинку. Вдруг по-новому их увидел, когда пришла эта мысль. Они бывают нахальные, грубые, жадные. Но они… утопающие. С того началась жизнь, что их кинули в омут и отвернулись. Они захлебываются, дергаются бестолково, страх застилает глаза. Детдом — рука, протянутая им. Эта рука держит их на плаву. А берегом, желанным и спасительным, для них может быть только семья…

Шел по улице, думал о наших ребятах и вдруг понял мгновенно, а вернее, сильно почувствовал, как вредна частая смена детдомов, которая для всех для них вроде бы обязательна. Но кто это установил? Кто узаконил?..

Смотришь их личные дела — уже до школы успели повоспитываться по двум-трем адресам. А в школьные годы их тасуют, словно карты в колоде. Причем обнаружить обоснования для перевода, понять логическую необходимость его зачастую совершенно невозможно.

Почему бы, например, не быть ребенку в одном детдоме до выпускного бала, до выхода в самостоятельную жизнь? Разве это плохо? Разве это как-то отрицательно влияет на ребенка?.. Наоборот, калейдоскоп детдомов лишает маленького человека чувства «гнезда», превращает его в перекати-поле. В детстве нужны неподвижность, оседлость. Нужны для того, чтобы в сердце по крупице сконцентрировалось, проявилось, обрисовалось чувство принадлежности, причастности к Отчизне, чувство любви и благодарности. Это очень медленный и нежный процесс. Когда ребенок живет в семье, этот процесс происходит как бы невзначай, самопроизвольно. Когда ребенок проводит все детские годы в одном детдоме, этот процесс тоже возможен. Когда же его перекидывают из одной точки в другую и лишают ощущения родного места, тогда, в конечном итоге, Отчизна получает кого угодно, только не заботливого сына…

— Что такое счастье? — спросила у меня Наташа.

Я подумал и, конечно же, спел начало нашей любимой песни кукушонка.

— Это хорошо, а что еще лучше? — спросила Наташа.

— Не знаю.

— Самое большое счастье — вообще не родиться. Быть рябинкой или ромашкой. Стоять под солнцем, под дождем. Играть с ветром. И чтобы кругом был дремучий-дремучий лес. Чтобы людей вообще не было…

Слезы вдруг послышались в ее последних словах. Я испугался. Думал, сейчас будет истерика. Но тут в коридоре зазвенел бодрый Димкин голос, и Наташа оглянулась на дверь, отвлеклась, готовая убежать, исчезнуть…

— Как по-вашему, я хороший человек? — сменяя Наташу, спрашивает Димка.

— Нормальный.

— А что значит нормальный?

— Значит, ты помесь ангела с чертом. Как и все другие.

— А комсомолец я хороший?

— Не знаю. У себя спроси.

— Плохой, конечно. Я просто не знаю, не могу сказать, зачем нужен комсомол.

— Если тебе не нужен, мог бы не вступать.