Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева

Позади шалаш, у входа которого красуется надпись: «Штаб 125-го Курского пехотного полка». Там ютятся телефонисты связи с корпусом и батальонами. Левее, под самым гребнем, – орудия взвода Коркашвили, другой взвод, под командой Шихлинского, находится в двух верстах правее нас на том же хребте.

– Вчера, – обращается ко мне командир полка, – мы дорвались до самой их горной батареи, которую мы придушили вашими выстрелами. Даже успели захватить панорамы. Но тут подошли подкрепления, и нам пришлось отступать. Здесь, оказывается, против нас тройные силы. Сейчас – только что – получили приказание из штаба корпуса переходить на другой участок. Наверное, там будем атаковать снова. Мы ведь являемся ударными частями корпуса!

– А мы?

– Вы останетесь здесь, на пассивном участке, с двумя батальонами Грязовецкого полка. Это лучший полк 74-й дивизии.

– Значит, придется занять прежнюю позицию, намеченную для обороны?

– Разумеется, вам уже не придется стрелять по Сохлису на пределе досягаемости… Постойте, что это такое? Ведут пленного!

Действительно, между деревьев показываются наши патрульные. Между ними австриец, который что-то лопочет по-польски.

– Ты где попался? Какого ты полка?

– 126-го пехотного Орловского полка, ваше высокоблагородие!

– Как так? Ведь ты же австрияк!

– Так у них я в 1-м Цесарском; когда меня забрали в плен, то и говорят: «Ты же поляк, тебе все равно за кого драться, за Николая или за Францишку Юзефа. Бери ружье и ступай с нашими». Я и пошел.

– Так ты, мерзавец, дезертир! Тебя расстрелять надо!

– Не могу знать… А тут я отошел немного вперед, где вода бежит по балке, меня и забрали.

– Как же ты сюда попал?

– Так ведь наш полк уже весь там внизу. Сейчас здесь вся Австрия будет. Приказано к десяти, а уж за полдень.

– Как так? Телефонисты, всем немедленно занимать оставленные позиции – сейчас начнется атака! Вызвать мне начальника штаба корпуса… Вы слышите? Ну да, сейчас нас атакуют, я остаюсь на месте!..

– В оружие! Ротам занять боевые участки!

– Орудия к бою.

Ружейная и пулеметная трескотня заглушают последние слова.

Австрийцы уже под гребнем. Коркашвили слева, Шихлинский справа присоединяются своими выстрелами к общему концерту. Там, как слышно, уже бьют на картечь. Потом вдруг все затихает, но лишь на мгновенье… Весь ад просыпается вновь, но в нем уже не слышно более знакомого рева наших орудий…

– Ваше высокоблагородие! Честь имею представить вам замок 2-го орудия. Оно осталось в руках у неприятеля!

Передо мною наводчик с затвором в руках…

– Разведчики, ко мне!.. Передай замок поручику Коркашвили, а сам веди меня на место! Петро, дай несколько выстрелов во фланг австрийцам против 1-го взвода и скатывай орудия на тыловую позицию. Здесь им не место в цепи… Господин полковник, иду выручать своих.

– Далеко?

– Будет шагов шестьдесят.

Мы нагоняем редкую цепь – это 13-я рота курского полка.

– Братцы! Австрийцы ворвались на нашу батарею… Не дадим ее врагу… Вперед, за мной!

– Вперед, вперед, ребята! – повторяют мою команду два бравых черноусых ундера. – Не задерживайтесь, молодцы, вперед, вперед.

Над нашей головой, разрываясь и вспыхивая голубым пламенем, как град сыплются австрийские пули. Проклятые, вопреки всем договорам и конвенциям, стреляют разрывными (пулями). Где-то внизу, правее, слышится осипший голос Шихлинского, который уговаривает пехотных солдат: «Братцы, дело общее…»

– Близко?

– Двадцать шагов.

– Братцы! Наша пушка в руках у врага. Вырвем ее у австрийцев! В штыки, ура!

– Ура!.. Ура!..

Мы залегли сейчас же за гребнем. Впереди нас, вверх колесом и с сорванным щитом лежит мое орудие и, перекинувшись через лафет, тела его защитников…

Противник не выдержал натиска. Австрийцы уже в мертвом пространстве, на своей опушке… Нельзя терять ни секунды.

– Разведчики, вперед, к орудию!

Кириленко и наводчик бросаются под лафет. За ними еще двое и еще… Они расшатывают орудие, стараясь поднять его на колесо. Австрийцы проснулись и сыплют в них пулями… Они прикрываются щитом… Поднимают пушку… и скатывают ее по круче…

Орудие спасено…

– Где Сосико? – спрашиваю я подбежавшего Шихлинского.

– Убит наповал. Тело отправлено в обоз 2-го разряда, где передано Самсону.

– Скатывай орудие на тыловую позицию. Я пойду доложить командиру полка.

– А там, на правом фланге, как будто намечается успех, – встречает меня полковник Панфилов. – Вы слышали «ура»?

– Простите, это мы нашумели… Оба орудия уже на тыловой позиции. Указывайте цели!

– Теперь бейте по их батареям. По той горной, впереди, и по гаубицам, что в направлении на скалу. Здесь австрийцы засели в мертвом пространстве; с фронта мы будем бить их ружейным и пулеметным огнем, были бы патроны. Можете помочь нам доставлять их из парка? Иначе не продержимся.

– В моем распоряжении парки всего дивизиона. Я эшелонирую их до местного парка, они галопом будут доставлять вам все, без перерыва. Пойду распорядиться.

– А потери? Моих два нижних чина убиты и один ранен, по-видимому, смертельно. Но я в отчаянии: убит мой младший офицер, почти ребенок – князь Церетели… Что я скажу его матери?