Где золотое, там и белое

Может, мне пить нельзя.
Может быть, я тоскую.
Только глаза скользят
гильзой от поцелуя.

Может, мне горек грех

осени заполошной.
Я попрошу за всех.
Если за всех, то можно.

Если за всех, то зря

можно не тратить слово.
Я молодой моряк
в поисках неземного.

Я золотой старик,

бронзовая реторта.
Господи, я тростник,
сломленный и протёртый.

«Где золотое, там и белое…»

Где золотое, там и белое.
Надеть всё чистое, уйти
туда, где бабы загорелые
не разбираются в IT.

И над судьбой своей наморщиться,

и тронуть кедами прибой.
Весна, патлатая уборщица,
не пощадила никого.

И вот июль уже разделали,

и август звёздами прибит.
Где золотое, там и белое
кипит, и жалит, и кипит.

Лечу ли аистом над крышами,

пытаюсь тенью рисковать —
лишь золотистой пылью вышиты
на белом воздухе слова.

Словно яблоки

«В желании сродниться есть тоска…»

В желании сродниться есть тоска,
недвижная, как тело языка,
когда его касаются стрихнином.
Так ледоколы мнут рубашку льдин,
так ищут дочь, так нерождённый сын
скользит над миром пухом тополиным.

Мне так невыносимо, так светло,

я так роняю каждое «алло»,
что, кажется, прошу Антониони
заснять всё это: кухню, стол, постель,
засохший хлеб, молочную форель
ко мне не прикоснувшейся ладони.

И если говорить начистоту,

то я скорее пламя украду,
отравленную выберу тунику,
чем буду улыбаться и смотреть,
как мальчики, идущие на смерть,
на небе собирают голубику.

«Не расстраивайся, маленький…»

Не расстраивайся, маленький,
не бросай меня всерьёз.
Что любовь?
В лесу проталинка,
тело, полное стрекоз.

Что печаль?

Четыре выстрела —
синий серого клюёт.
От земли душа отчистила —
жаль, до свадьбы заживёт.

Так и выпрыгнем в историю

с георгинами в руках…
Что разлука?
Аллегория,
пересадка с МЦК.

«Куда исчезнет всё…»

Куда исчезнет всё,
когда мы все исчезнем,
когда завяжет бант
московский «Метрострой»?
Ты трогаешь вагон,
и бронзовая бездна
приветливо звенит
кудрявой головой.

От кнопки до звонка,