Геббельс: Нацистский мастер иллюзий (ЛП)

Геббельс не забывал о силе искусства. Именно тогда, когда военная ситуация была настолько тяжелой, немцы несли большие потери, а передовые линии все больше нуждались в подкреплении, он приказал забрать тысячи солдат и матросов с действительной службы и направить их в качестве статистов в эпический пропагандистский фильм Kolberg, который он снял в середине 1944 года. Стоимость фильма составила восемь с половиной миллионов рейхсмарок, что стало самым дорогим производством в Германии на тот момент. Для работы над фильмом он привлек лучших профессионалов: Музыку написал его любимый музыкант Норберт Шульце (1911–2002). Режиссером был Вейт Харлан (1899–1964), который сначала отказывался участвовать в этой грандиозной производственной саге в критической ситуации, в которой находилась Германия, но в конце концов уступил.

Фильм рассказывает о битве, в которой жители Кольберга защищали свой город от французских войск в период с апреля по июль 1807 года. Геббельс надеялся, что фильм укрепит немецкое сопротивление. Фильм изобиловал драматическими эффектами, такими как 6 000 лошадей. Геббельс рассматривал его как завещание и свидетельство для будущих поколений и надеялся, что его будут помнить.^[103]

Он считал этот фильм шедевром и надеялся, что он станет его величайшим наследием. Он утверждал, что фильм сможет дать некоторые ответы на вопросы немецкого народа того времени. Он придавал ему значение, не уступающее военной кампании.

17 апреля 1945 года, менее чем за две недели до конца Третьего рейха, состоялась премьера фильма Kolberg. «Ты отдала все силы, Мария», — говорится в конце фильма. И это было не зря». Смерть и победа переплетены. Это просто так. Величие всегда приходит через боль». После просмотра фильма для сотрудников Министерства пропаганды Геббельс произнес речь:

«Господа, через сто лет покажут еще один прекрасный цветной фильм, описывающий ужасные дни, которые мы переживаем. Разве вы не хотите сыграть в этом фильме свою роль, чтобы через сто лет вернуться к жизни? Сейчас у каждого есть возможность выбрать роль, которую он будет играть в фильме через сто лет. Уверяю вас, это будет прекрасная и возвышенная картина. И ради этой перспективы стоит выстоять…».^[104]

* * *

В последний год войны Геббельс и Гитлер все еще верили, что есть шанс переломить ход войны в пользу Германии. Гитлер по-прежнему полагался на вермахт. Он считал, что они должны ждать подходящего случая, и когда он наступит, их судьба изменится. Когда это произойдет? На этот вопрос он не мог ответить.^[105] В то время Гитлер проводил ночи и дни, изучая карты и военные диаграммы, описывающие ход войны. Он видел войну через призму дискуссий и документов, вдали от крови и грязи поля боя. Временами он предлагал военные маневры и рисовал их на картах, не имея никакого отношения к реальной ситуации на фронте.^[106] Герхард Больдт говорит, что Гитлер погрузился в мир фантазий и не мог очнуться от него, чтобы иметь дело с реальностью.^[107] Он даже отказывался принимать сообщения о разрушениях, вызванных бомбардировками союзников. Когда Геббельс послал ему альбом с фотографиями разрушенных и поврежденных памятников и известных зданий, Борман отправил альбом обратно с запиской, в которой говорилось, что фюрер не желает, чтобы его беспокоили по таким несущественным вопросам.^[108] Линге также упоминает, что Гитлер не слушал плохие новости, если только их нельзя было проигнорировать.^[109] Этот упрямый отказ видеть реальность был главной причиной продолжения войны и, в конечном счете, причиной великой катастрофы для Германии.^[110]

Несмотря на то, что на шее Германии затягивались удушающие тиски, были и те, кто отказывался смотреть правде в глаза. В начале 1930-х годов, говоря о будущей войне, Гитлер сказал: «Даже если мы не победим, мы утянем за собой полмира, пока сами будем падать». Один из офицеров генерального штаба Гитлера описал его в последние дни: «Физически он выглядел ужасно… он потерял чувство равновесия… его глаза были налиты кровью… у него часто текли слюни изо рта». Его жажда пирожных стала тошнотворной: «Он лежал в полной апатии, без единой мысли… [кроме] какао и пирожных».^[111]

Многие из близкого окружения Гитлера свидетельствовали о его тяжелом состоянии в конце войны. Геринг сказал: «Для меня есть два Гитлера: один существовал до конца войны во Франции, другой — с русской кампании… Первый Гитлер… обладал большим обаянием и доброжелательностью. Он всегда был откровенен. Второй Гитлер… был всегда подозрителен, легко расстраивался и был напряжен. Он был недоверчив до крайности… особенно в последний год войны, человеческая жизнь в его глазах мало чего стоила».^[112]