Гея (1988)

— Недаром в русских сказках ее почтительно называют «мать сыра земля», — заметил Оловянников. — Помните, Саша, былину о Микуле Селяниновиче?

— Былина? Очень вас прошу: расскажите, пожалуйста, — попросил Уилл.

«До чего любит сказки, — подумал Кравцов. — Хлебом его не корми…»

— Ну что ж, — со вкусом начал Оловянников. — Жил-был пахарь, звали его Микула Селянинович. Пахал он однажды возле дороги, а сумочку свою с харчами положил на землю. Едет мимо на могучем коне Вольга-богатырь. Едет и скучает: дескать, некуда мне свою силу богатырскую приложить, все-де для меня легко и слабо. Услыхал Микула Селянинович, как богатырь похваляется, и говорит ему: «Попробуй, подыми мою сумочку». Ну, экая важность — сумочка. Нагибается Воль-га, не слезая с коня, берется одной рукой за сумочку — не получается. Пришлось спешиться и взяться двумя руками. Все равно не может поднять. Осерчал Вольга-богатырь да как рванет сумочку — и не поднял ее, а сам по колени в землю ушел. А Микула Селянинович толкует ему: мол, тяга в сумочке — от сырой земли.

— Хорошая сказка, — одобрил шотландец.

— Сказочка с острым социальным смыслом, — пояснил Кравцов. — Микула олицетворяет мирный труд, а Вольга-богатырь…

— Бросьте шутить, — по-русски сказал Уилл. — Всюду вам мерещится социальный смысл. Просто ваши умные предки почувствовали непреоборимость земного тяготения. Вон где берут начало фантастические предположения нашего времени… Микула… как вы говорите?

— Микула Селянинович, — сказал Оловянников.

— Да. Его сумочка — и уэллсовский кейворит. А, джентльмены?

— Теперь я скажу, — заявил Али-Овсад, тронув пальцем черное пятнышко усов в углублении над губой. — Совсем давно был такой

Рустам-бахадур[26]. Он когда ходил, его ноги глубоко в землю проваливались. Чересчур сильный был. Такой сильный, что хочет тихо наступить, а нога полметра в землю идет. Тогда пошел Рустам к одному шайтану, говорит: «Возьми половину моей силы, спрячь, а когда я старый буду, приду возьму…»

Кравцов встал, заходил по каюте, тени на стенах заколыхались, запрыгали.

— Как бы сделать, — проговорил он, остановившись перед койкой Уилла, — как бы сделать, чтобы сила столба заставила его самого в землю войти? Только его собственная сила справится с ним.

— Хочешь перевернуть черный столб? — засмеялся Али-Овсад. — Ай, молодец!

* * *

В ожидании Воронина Кравцов вышагивал взад-вперед по коридору. Было уже около часа ночи. Судно изрядно клало с борта на борт. Что-то поскрипывало, звякало, из какой-то каюты донесся звон разбитого стекла, должно быть, стакана.

В дальнем конце тускло освещенного коридора иногда появлялись смутные человеческие фигуры. Хлопали двери кают, и снова ночь, тишина и качка. Мимо Кравцова прошел меднолицый человек в белом тюрбане, обдав душистым дымком сигары.

Часы показывали четверть второго, когда в полутьме коридора возникли еще две фигуры, одна из них была коротенькой, как у подростка. Невнятно донеслись голоса. Кравцов всмотрелся — это шли Воронин и Бернстайн. Ну, наконец-то!

Лицо у Воронина было бледное, измученное, под мышкой он держал огромную папку.

— Это тот самый Кравцов, — сказал он по-английски Бернстайну.

— Очень рад. — Маленький пожилой человек протянул Кравцову руку, седые усы раздвинулись в улыбке. Рука у Бернстайна оказалась сухой и крепкой.

Он пожелал спокойной ночи и двинулся дальше. Воронин отворил дверь каюты.

— Входи, Саша. Извини, что заставил ждать.

Каюта была просторная, прохладная, с двумя столами, заваленными бумагами, рулонами чертежей.

— Садись, — сказал Воронин. — А я, пожалуй, прилягу. Не возражаешь?

Он распустил узел черного галстука, скинул ботинки, повалился на диван.

— Что за история была у тебя с американскими нефтяниками? — спросил он.

— Никакой особой истории не было.

— Вместо того чтобы обратиться в администрацию МГП, ты кидаешься…

— Виктор, если ты позвал меня, чтобы сделать внушение, лучше я уйду.

— Все такой же, — пробормотал Воронин. Он снял очки и устало закрыл глаза.

— Именно это ты имел в виду, когда представлял меня Бернстайну?

— Нет, я имел в виду другое. — Воронин близоруко посмотрел на него. — Подкрути, пожалуйста, фитиль в лампе. Видишь ли, я рассказал Бернстайну, как несколько лет назад один строптивый аспирант, занимаясь энергетикой глубинных процессов, получил редкостный математический нонсенс. Аспирант сам устыдился и, будучи склонен к необдуманным поступкам, покинул науку. И вот… как ни странно… мы столкнулись с явлением, которое… гм, даже слов не подберу… которое чем-то подтвердило аспирантский расчет. Это я и имел в виду, когда сказал Бернстайну: «Тот самый Кравцов». Кстати, у тебя не сохранились случаем тогдашние математические выкладки?

— Я их тогда же кинул в печку. А что, теперь они понадобились?

— Как тебе сказать… Скорее для истории, пожалуй. Просто было бы любопытно взглянуть.

— Ну, история как-нибудь и без них обойдется, — усмехнулся Кравцов.

— Неправильный взгляд. Случайные прозрения, парадоксальные выводы имеют свое значение для истории науки. Послушай. У меня на кафедре будет открыта новая тема, и я предлагаю тебе…