Мы привыкли к тесноте городов, к реву машин, к кажущейся доступности мира — садись в самолет, и ты уже в Австралии! Мы привыкли общаться с животным миром на уровне зоопарков, а с растительным — на уровне ботанических садов, а мир, как это ни странно, все еще обширен, и непрост, и загадочен, и в этом мире кроме гор, лесов, пустынь и болот есть еще океаны.
Я страшно жалел, что я не человек-амфибия, что я не могу нырнуть, не могу последовать древним путем Краббена. Туман.
— А сколько он может стоить? — не унимался Сказкин. Я не ответил.
Я слушал плач Краббена.
— Наверное, много, — сам себе ответил Сказкин. — У меня столько нет, никогда не было, никогда не будет.
Я молчал, слушал плач Краббена. Мысленно я шел за ним в ночном океане.
Безмолвие звезд, мертвые вспышки люминофор. «И гад морских подводный ход…» Кто он? Откуда? Куда плывет?
— Никогда! Совсем никогда! — плакался рядом Сказкин. — Совсем никогда, начальник, не быть мне миллионером. У меня ведь, знаешь, все удобства во дворе. А я как приду в те удобства, в тот домик с сердечком на дверце, так сразу вижу — лежит там в углу пятак. Пылью покрылся, позеленел, весь в паутине, а я, начальник, все никак не подберу тот пятак…
Туман.
— А говорил, к пяти вернемся… Туман.
Но, как из гигантской трубы, вынесло из кальдеры прогретый солнцем туман. Призрачно высветились кошмарные обрывы, и почти сразу откуда-то издалека, как стрекот швейной машинки, донесся, пришел, поплыл в воздухе томительный, ни на что не похожий звук.
— Господи! — забеспокоился Сказкин. — А если это еще один Краббен, только летающий? Сколько живу, не ведал таких страхов.
Я прислушался:
— Вертолет.
Не мы одни это поняли.
Потревоженный новым звуком (возможно, доисторические враги вот так вот, с воздуха, когтили его, кусали, лапали), Краббен неуклюже сполз в воду, оттолкнулся от бурого валуна и медленно, без единого всплеска, ушел в глубину — черная туманность, уходящая в светлую бездну.
— Уходит! — заорал Верп Иванович. Но я и сам видел.
— Вот гад, — погрозил я вертолету, разматывающему винты над кальдерой, — не мог зайти со стороны моря.
— Ну да, — возразил Верп. — Это же МИ-1. Там бы его ветром снесло.
Свесив с каменного козырька босые ноги, Сказкин удовлетворенно шевелил пальцами. Он уже не боялся Краббена. Он уже не сердился на Агафона. Это же Агафон уговорил летчика заглянуть к нам. Мог бы и не уговаривать, а ведь уговорил.
Только я был в отчаянии.
Краббен уходил, и, похоже, навсегда.
Вот он прошел мимо белой скалы, загаженной чайками, поднял грудью вал, разбившийся о камни, вскинул над водой плоскую голову…
Он уходил.
Навсегда, навсегда, навсегда…
Вертолет, ревя и раскачиваясь, завис над берегом. Серебряный круг винта, рыжий ругающийся пилот. Я был в отчаянии. Я терял Краббена. Навсегда!
— Ты чего, начальник? — пытался утешить меня Сказкин. — Ну ушел и ушел. Что его, держать на веревке? Я тебя лучше сведу с тем мастером из Находки. Он за пузырек такого же наколет тебе…
Тетрадь пятая
Запоздалые сожаления
Глупо стоять перед несущимся на тебя табуном.
Надо или уходить, или самому вставать во главе табуна, вести его.
К сожалению, встать перед Краббеном я не мог. Я даже не мог еще раз его увидеть, хотя и заставил сердитого рыжего пилота сделать пару кругов вокруг Камня-Льва.
Рыжий пилот злился: он доставил Агафону Мальцеву почту и припасы, если бы не просьба Агафона поискать нас, он никогда бы не полез на МИ-1 в такую дыру, как Львиная Пасть.
Сказкин хохотнул:
— На пару слов, а? Выйдем?
К счастью, под нами был океан, необозримый, плоский — никак не выйдешь. Да и знал я эти сказкинские — на пару слов. Выведет так человека, а потом неделю ходит с синяками.
Потеряли, горестно думал я. Не успели встретить, и вот уже потеряли. Чем я докажу, что видел Краббена? Пропавшими собаками? Несчастной коровой? Наколками корейца из Находки?
Сказкин счастливо толкал меня локтем в бок: