Гелимадоэ

Тут-то наконец был отрыт таинственный желтый саквояж из телячьей кожи. Фокусник вытащил оттуда низкий складной стульчик (и как только он там помещался!), предложил его Доре, она опустилась на него, так что пышное платье легло вокруг наподобие светло-голубого колокола. Она рассеянно смотрела на публику, а я глядел на нее во все глаза, терзаемый жестокой ревностью. Дора, судя по всему, не замечала моего благоговейного взора. Фокусник обратил открытый саквояж к зрителям, постучал по нему своей палкой — саквояж был пуст. Пуст? Кто смеет утверждать? Не успел я опомниться, как фокусник уже принялся в нем что-то искать, и надо же! Из саквояжа было извлечено блюдо с нарезанной колбасой — скромное угощение для такого дорогого гостя на сцене. Впрочем, вы правы, правы, — такой красавице подносить колбасу? Но уместнее ли цветы? И вот из саквояжа появился букет бумажных цветов (на первый взгляд розы казались совершенно живыми). Там хватило еще места для целого подноса экзотических фруктов (фрукты были из папье-маше, как и колбаса); там же оказались и те волшебные яйца, а кроме них — пасхальные яички всех цветов; там обнаружились еще прелестный будильничек, который тотчас прозвенел серебряным голосочком, коробка конфет и две бутылки вина, а сверх того — две стеклянные вазы. Фокусник поставил их по обеим сторонам возле Доры, махнул палочкой, и в них развернулись веера из павлиньих перьев. Теперь, запустив руки в саквояж, он принялся проворно извлекать оттуда металлические стрелы и по невидимому кругу ловко метать их к Дориным ногам. Каждая стрела вонзалась в пол, и на месте каждой возникал пук цветов. Дора сидела, утопая в цветах, подобно принцессе из волшебной сказки.

— Любезная барышня, — подольщался к ней фокусник, — все это дары вам, все эти цветы, поверьте, сорваны для вас; таких вы никогда не получите от самого своего страстного поклонника. (Учитель Пирко высунулся из третьего ряда, скривил свои похожие на ивовые листья губы и со значением улыбнулся.) — Но мне кажется, что прием не будет вполне удовлетворительным, если я не предложу вам теперь горячего блюда. Посему я решил угостить вас голубятиной. Непременно соглашайтесь и не думайте, что приготовление жаркого займет много времени. Извольте лишь немного обождать!

Он вытащил из саквояжа последние предметы — серебряным блеском сверкнувшую кастрюлю и железный треножник, поставил на него свою чудо-печку, поколдовал над ней палочкой, поднял крышку, и из кастрюли вылетели две пары белых птиц, две пары маленьких белоснежных голубей. Прежде чем Дора пришла в себя, на каждом плече у нее сидело по голубю, и еще два голубя на ее круглых коленях.

Это было диво! Это было волшебство! Голуби ворковали, вертели изящными головками, их розовые лапки приминали небесно-голубой шелк. Дора сидела, не шевелясь, лицо ее озаряла такая светлая, такая восхищенная улыбка, какой я никогда у нее не видел. Не принцесса из сказки в окружении цветов, но Золушка, бедная Золушка, которую отыскал ее принц, была перед нами, и в публике на этот раз не нашлось никого, кто не был бы очарован глубиною ее бархатных глаз. В довершение всего на заднем плане внезапно вспыхнул бенгальский огонь; красный, синий, зеленый, ядовито-желтый, а из будильничка, прежде умевшего только звенеть, зазвучала нежная переливчатая мелодия.

ЯСНОВИДЯЩАЯ

С первым ударом гонга — мужчины и женщины, вышедшие на улицу освежиться, толпой устремились к своим местам. Где-то, соскочив, хлопнула доска, кто-то в суматохе повалил стул, три-четыре человека в последних рядах спорили из-за мест, выдергивая свои пальто из-под чужих задов. Второй удар гонга, — и вот уже один только полицейский шаркает плоскими ступнями по щербатому полу, ибо он еще не управился со своей обязанностью — выкручивать фитили в керосиновых лампах. Установилась полная тишина. Фокусник появился на сцене: в белых перчатках и уже без своей волшебной палочки, которую он оставил за кулисами. Следом за ним вышла его жена.

И снова, боже мой, какое чудесное превращение! Вместо бедно одетой замухрышки — стройная дама в ниспадающем до полу пурпурном бархатном платье с глубоким вырезом. Ох уж этот неприличный вырез! Увы, он открывал плоскую грудь с едва заметным бюстом, а тонкие руки, отделенные от выступающих ключиц лишь бархатными бретельками, напоминали две палочки из слоновой кости. Огромные глаза — чернильные пятна — казались еще огромнее из-за фиолетовых кругов под ними, а улыбка, которую пытались изобразить губы, выглядела скорее жалкой.