Гелимадоэ

Все чаще обращался ко мне отец с вопросами типа: «Что бы ты сказал, если бы мы переехали в другой город, где есть, к примеру, средняя школа? Неплохо бы, правда? Нам не пришлось бы помещать тебя у чужих людей. Жил бы дома. Но, как мне кажется, тебя это не трогает? По твоему лицу незаметно, чтобы тебя это радовало!» Как могли занимать меня все эти воздушные замки, когда существовала более доступная и интересная реальность в виде Дориного письма в дупле яблони, за которым уже пять дней никто не приходил? Возможно, что как раз сегодня, высвободясь из клешней учителя французского языка, я обнаружу в созданном природой почтовом ящике долгожданную перемену.

Мать, заложив одну руку за спину, а мизинцем другой прижав губы, расхаживала по комнатам. Мысленно она уже переставляла предметы меблировки в других, более просторных помещениях. Выбрасывала те, что, по ее представлению, уже не годились для будущей квартиры. Перспектива переселения захватила ее целиком; одной ногой она уже стояла вне Старых Градов. Отказ от этой надежды явился бы для нее огромным разочарованием. А для меня как раз наоборот! Остаться в кругу семьи, отступившая в далекое будущее необходимость жить у чужих людей — все это весьма слабо умеряло боль, какую я испытал бы при мысли, что должен навсегда оставить городок, где жила Дора. Я и думать не хотел, что планы родителей могут осуществиться, что не суждено мне больше наслаждаться сиянием бархатных очей, ощущать мимолетное прикосновение ее нежной руки, видеть ласковую улыбку на ее полных губах!

Отъезд в училище означал разлуку, но лишь временную. С этой неизбежностью я уже кое-как примирился. У меня оставалась все же надежда, почти что романтическая надежда на возвращение. После двух-трех месяцев жизни в пустыне спешить навстречу Дориным объятиям! Но расстаться навсегда? Навсегда — какое ужасное слово! В своем безрассудстве я даже в мыслях не допускал подобного несчастья. Таким безрассудным может быть лишь уже вкусивший обманчивого блаженства человек, который, даже видя тучи на дотоле безоблачном небе, не сознает, что надвигается буря.

ТЬМА ПЕРЕД БУРЕЙ

Стоит упомянуть, что в том критическом месяце, июне, который таил в себе столько возможных развязок, учитель Пирко, словно бы наконец преисполнясь решимости, осаждал дом Ганзелиновых настойчивей, чем когда-либо прежде! Видно, и он поддался психозу, охватывающему людей, когда над их головами сгущаются тучи и внутренний голос подсказывает им, что приговор судьбы трепещет на острие грядущего мгновения. Учителя, как всякого мямлю, должна была постичь кара провидения, а чтобы разочарование его оказалось впоследствии еще горше, жаркое лето разожгло в его жилах чувство, до тех пор подавлявшееся соображениями выгоды. После многих месяцев колебаний учитель потерял голову затем лишь, чтобы позднее кусать себе локти: ведь сделай он этот шаг своевременно, он мог бы получить сокровище, которое прежде не ценил и которое вечно будет маячить перед его глазами во всем своем волшебном блеске.

А уж Дора! Если раньше она хоть изредка терпела его, то ныне откровенно давала понять, что он ей противен. Мужчины — поразительные создания. Хотя Дорин отказ глубоко уязвил самолюбие учителя, любовь к ней запылала в нем еще сильней. Червеобразные губы Пирко уже не улыбались. Он либо торчал в экстазе под окнами докторского дома, либо прогуливался по деревенской площади с опущенной головой, задумчиво крутя за спиной свою трость. Он пребывал тут постоянно, точно насовсем переселился сюда, храня страдальческое выражение на лице, искаженном любовной мукой. Молодой человек, известный своей заносчивостью, трезвонивший по всему городку, что он свою молодость задешево не продаст, вдруг утратил даже признаки былого высокомерия, нимало не заботясь о том, что смешон. Покорно, со связанными руками, отдал себя на растерзание злоязычным староградским сплетницам.

— Гляньте-ка, его просто шатает! Вот она, любовь! У него, верно, и до пива пропала охота. Сидит себе один в трактире в уголочке, курит и ни с кем не разговаривает. А потом снова несется опрометью к своей избраннице, которая его в грош не ставит. Забыл небось, спесивец, что мошна-то у Ганзелина пустая? А девчонка ломается, чтобы покрепче его к себе привязать. Либо еще настолько глупа, что рассчитывает на лучшую партию, а это уже и вовсе напрасно.

Учитель ничего не видел и не слышал, хотя мог бы слышать и догадываться, что о нем злословят. Он заказал себе новую пару — брюки с широкими штанинами и короткий пиджак, надел на голову престранную шляпу, по тем временам последний крик моды — из тех жестких черных соломенных шляп, которые украшали мужские головы лишь один сезон, чтобы год спустя оказаться на свалке. Черная, лихо сдвинутая набекрень шляпа на голове учителя, была пиршеством для очей Гелимадонн. Даже худая и неразговорчивая Лида улыбнулась, увидев, как сей умопомрачительный головной убор поплыл мимо окон амбулатории. А Гелену словно бес обуял, в восторге она хлопала себя по ляжкам, и ее грубым шуточкам не было конца.