Геммалия

После первых излияний дружеских чувств оба по очереди рассказали о приключениях, пережитых за годы разлуки. Гилфорд был участником достопамятного возрождения Греции. Он яро преследовал славу и всегда встречал опасность лицом к лицу. Он первым ворвался в бастионы Афин[3] и неустанно сражался со свирепыми мусульманами. В Эпире Гилфорд, дравшийся бок о бок с прославленными вождями греков, вместе с горсткой героев обратил в бегство необузданные орды Хуршид-паши[4]. Был он и среди храбрецов, которые на пылающих брандерах превратили в пепел оттоманский флот. Сам Одиссей[5] рукоплескал его мужеству; лорд Байрон, гордясь соотечественником, вознамерился повторить его подвиги; вот что узнал сэр Чарльз от друга, хоть тот и выказывал скромное нежелание чересчур много говорить о себе; но во всех его захватывающих повествованиях Линдблад не услышал ни слова о Геммалии; Гилфорд молчал о ней… «Уж не пытается ли он скрыть, что у него на сердце? — подумал Линдблад. — О нет! я знаю его слишком хорошо; он не утаивает от меня ни единой мысли; возможно, он ждет, что я заговорю первым, побуждая его тем самым поделиться со мною сокрытыми в глубинах души сердечными секретами. Дружба способна принести утешение, но порой приходится силой вырывать болезненные признания; что ж, расспросим его…»

— Ты совершил много подвигов во имя славы, но что с любовью?.. — спросил сэр Чарльз.

— Ах, — с глубоким вздохом отвечал Гилфорд, — тебе ли не знать, сколько сил мы истратили впустую, гоняясь за этим призраком, каковой нашему прихотливому воображению угодно было облечь в самые блистательные одежды? Ты полагаешь, что вдалеке от тебя мне посчастливилось?.. что Греция даровала мне прелестницу, какую мы везде видели в любовных мечтаниях, но нигде не находили?.. Ах, нет; там, как и всюду, я испытывал лишь тщетные порывы; скорбная истина раз за разом сокрушала мое сердце, и в нем так же пустынно, как в день, когда я тебя покинул… Я не стану рассказывать тебе об иллюзиях, что время от времени затмевали мой слабый и несовершенный рассудок. Я краснею, вспоминая о них; подумать только, что я мог, пусть и ненадолго, поверить в басни, порожденные суевериями, давно опровергнутыми и осужденными разумом!.. Нет, друг мой, я не стану занимать тебя разговорами о столь жалких предметах; воспоминания об иных миражах, признаться, мне и самому не доставляют удовольствия, и я хотел бы навсегда изгнать их из памяти… Дорогой Линдблад, не будем больше расставаться! я нуждаюсь в тебе. Ты необходим мне, как солнце, что согревает меня, как воздух, которым я дышу; оба мы свободны от сторонних привязанностей, и нам остается лишь ценить общество друг друга…

— Увы, — произнес баронет, — если бы я мог сказать то же! Свободен… Нет, Гилфорд, в последнее время несчастный друг твой не знает покоя; ревность, отчаяние, страсть и прочие фурии завладели моей душой; я наконец полюбил…

— Радоваться мне или огорчаться? — с удивлением проговорил Джордж. — Мое заветное желание исполнилось… я так хотел видеть друга счастливым… а счастье невозможно без любви… но ты рисуешь свою любовь в самых темных красках; ты ревнуешь! Мне жаль, Линдблад, что это невыносимое чувство проникло в твое сердце; оно не для тебя… Но главное, желаю тебе никогда не раскаяться в том, что ты поддался безумной страсти, не признающей и самые священные права и в слепом неистовстве своем не могущей отличить друга от врага! Скажи мне поскорей, кто она, эта красавица, завоевавшая твое сердце? Не сомневаюсь, что она молода и родилась в именитой семье, а ее душевные качества достойны тебя и обещают тебе прочное и нерушимое счастье. Горю желанием увидеть ее; я уже люблю ее, как сестру… Разве ты не дороже мне всех братьев?