Геммы античного мира

На закате античной цивилизации сложным мистическим построениям восточных религий и учению астрологов о «всеобщей симпатии элементов мироздания» суждено было слиться с древнейшими народными суевериями, связанными с поклонением таинственной силе гемм.

Античная глиптика отнюдь не закончилась на магических геммах, где художественные задачи мало-помалу исчезали, уступая место нерассуждающей слепой вере, которая вместо пластически богатых образов вполне удовлетворялась лаконичными намеками-символами и пространными надписями-заклинаниями. III—IV вв. были временем своеобразного возрождения глиптики. Особенно это касается портретных гемм. Особый стиль резьбы, лаконичный и экспрессивный, рождается в это время, возможно, не без влияния искусства варварской периферии. Варварский мир, юный и полный сил, словно электризует художественную жизнь дряхлеющего античного мира, вливает в него новую энергию. [130]

К самому началу III в. относится богатая серия портретов императора Каракаллы. Аметистовая инталья из Урбниси (Тбилиси), оправленная в роскошный золотой медальон на цепочке, возможно, является даром, полученным одним из иберийских князей из рук самого императора на Востоке[10]. Сходство этой недавней находки с эрмитажной геммой, хранящейся в собрании с XVIII в., настолько очевидна, что они могут быть приписаны одному талантливому резчику, которого можно условно назвать «мастером портретов Северов».

Зато, несомненно, из-под резца другого мастера вышла эрмитажная камея с портретом Каракаллы. В ней поражает странное и неожиданное сочетание графической плоскостности, лаконизма и даже примитивности художественных приемов и экспрессивного, предельно выразительного результата. Такими упрощенными средствами добивались живости своих портретов мастера пальмирских надгробий. Беспощадная характеристика императора-солдата, цезаря той эпохи, когда власть захватывал самый сильный и беззастенчивый, совпадает с описанием И. Тэна впечатления от пластических портретов Каракаллы: «Квадратная голова, вульгарная и жестокая, беспокойный взгляд лживого животного, которое хочет броситься на вас»[11]. Знаменитый Я. Буркгардт, увидев неаполитанский скульптурный портрет этого императора, воскликнул: «Это — Сатана!»[12]

К этому же периоду относятся эрмитажные геммы с портретами Макрина, Гелиогабала и Гордиана III. В небольших по размерам инталиях мастера умеют подняться до вершин психологического портрета. Каждый из императоров характеризован скупыми, но безошибочно точно отобранными чертами: цинично самодоволен Макрин, убийца Каракаллы, плотоядно-бездуховны и отмечены печатью порочности черты Гелиогабала. Пожалуй, с симпатией и сочувствием изображен резчиком лишь Гордиан III, получивший у современников прозвище Благочестивого. Фрагментированная инталья с его портретом — подлинный шедевр позднеантичной микротехники. Тревожный взгляд, скорбные складки в углах губ, каждый волосок стрижки «ежиком» подмечает зоркий взгляд резчика[13].

Видимо, другому мастеру этого времени принадлежит эрмитажная гемма с тремя портретами. Подросток Гордиан III предстает здесь в окружении его соправителей, «сенатских» императоров Бальбина и Пупиена. В экспрессивной [131] лаконичной манере изображен мальчик-император с выпученными глазами, отвисающими детскими щеками и два пожилых бородатых сенатора, словно прикрывающих его с двух сторон. Особенно впечатляет портрет Бальбина, с жилистой шеей, добродушным, но полным серьезности располневшим лицом.

Видимо, фрагментом крупной камеи является эрмитажная гемма с портретом Юлии Домны. Простыми лаконичными средствами создает неизвестный автор обаятельный портрет «прекрасной сириянки», первой красавицы империи. В эпоху «солдатских императоров» римляне увидели на троне римских цезарей чужеземцев: африканцами из города Лептиса были Септимий Север и Каракалла, из Сирии родом — Юлия Домна и Гелиогабал. Пышный парик, ношение которых ввела в моду жена Севера, занимает половину портрета, гладкой, нерасчлененной рамой для прекрасных миндалевидных глаз служит юное, совсем непромоделированное пластически лицо[14].