В то время как запущенная государством машина агитпропа вырабатывала у населения пассивное согласие на евгеническую стерилизацию, нацисты следили за юридическим подкреплением расширения границ расовой чистки. С ноября 1933 года новый закон уже позволял насильно стерилизовать «опасных преступников»[376]
, включая оппозиционеров, писателей и журналистов. В октябре 1935 года были приняты Нюрнбергские законы[377] о защите наследственного здоровья немецкого народа. Призванные ограничить генетическое смешение, они запрещали евреям вступать в брак с людьми немецкой крови или в сексуальные отношения с лицами арийского происхождения. И сложно представить себе более гротескную иллюстрацию сопоставления чистоты в доме с чистотой расовой, чем законодательный запрет нанимать в еврейские дома «немецких горничных».Масштабные программы по стерилизации и изоляции требовали создания столь же масштабного административного аппарата. К 1934 году каждый месяц стерилизовали около 5 тысяч взрослых[378]
; к концу нацистского режима функционировали 200 судов по наследственному (генетическому) здоровью. Кроме того, не покладая рук трудились апелляционные суды, пересматривающие положительные решения о стерилизации. По ту сторону Атлантического океана американские евгеники восторгались такими стараниями и сокрушались по поводу собственной неспособности добиться столь же эффективных мер. Лотроп Стоддард, еще один протеже Чарльза Девенпорта, в конце 1930-х посетил одно заседание евгенического суда и восхитился отлаженностью и эффективностью работы системы. Во время визита Стоддарда судили маниакально-депрессивную женщину, глухонемую девочку, девочку с умственной отсталостью и «обезьяноподобного мужчину», который женился на еврейке и сильно напоминал гомосексуала – словом, собрал целую триаду преступлений. Из записей Стоддарда неясно, каким образом установили наследственную природу всех этих симптомов, тем не менее суд немедля одобрил стерилизацию всех подсудимых.Переход от стерилизации к откровенным убийствам для населения был неожиданным и почти незаметным. Гитлер еще в 1935 году в частных беседах делился мечтами о наращивании темпов генетической чистки, о шаге от стерилизации к эвтаназии – разве прямое уничтожение дефективных не самый быстрый способ очистить генофонд? – но он опасался реакции общественности. Однако к концу 30-х, увидев, что немецкий народ принял стерилизационную программу спокойно, нацисты осмелели. Удачная возможность подвернулась в 1939-м. Летом того года Рихард и Лина Кречмар направили Гитлеру прошение разрешить эвтаназию их 11-месячного сына Герхарда, который родился слепым и без двух конечностей[379]
. Родители – убежденные нацисты – надеялись послужить на благо нации, исключив своего ребенка из национального генетического наследия.Не желая упускать момент, Гитлер одобрил убийство Герхарда Кречмара и тут же принялся за разработку программы, распространяемой и на других детей. Вместе с Карлом Брандтом[380]
, личным врачом, Гитлер составил Научный реестр серьезных наследственных и врожденных заболеваний, вокруг которого должна была строиться масштабная национальная программа эвтаназии, направленная на искоренение генетически «ущербных». Чтобы оправдать истребление, нацисты начали называть будущих жертв эвфемизмомСперва убивали только «дефективных» детей младше трех лет, но к сентябрю 1939-го постепенно добрались до подростков. Следующими в списке очутились малолетние преступники. Непропорционально большое внимание уделяли еврейским детям: их отправляли на принудительный осмотр к государственным врачам, клеймили «генетически нездоровыми» и уничтожали, часто под самыми незначительными предлогами. К октябрю 1939-го программа уже распространялась и на взрослых. В официальную штаб-квартиру программы эвтаназии превратили богато обставленную виллу на Тиргартенштрассе, 4[381]
. В честь этого адреса программа и получит свое название – «Т-4».