Ген подчинения

Марина же, не имея представления о внезапном возрождении моей тяги к рисованию, продолжала свой рассказ.

— …Обучение в гимназии было оплачено только до конца учебного года… а стояла середина апреля. Еще два года мне оставалось учиться до выпуска. Директор сказал, что из уважения к памяти моих родителей он оставит меня в школе, при условии, что я стану образцовой ученицей.

— Отличницей? — спросила я. Это показалось мне великодушным предложением, но по интонации Марины я чувствовала, что крылся здесь и подвох.

Когда-то я читала книжку, где девочку в подобной же ситуации оставили в школе-пансионе, но заставили отрабатывать содержание, прислуживая другим девочкам и драя полы. Но там дело происходило в Галлии, кажется, а может быть, в Юландии? Не помню, книга мне не понравилась.

— Нет, именно образцовой, — она покачала головой. — Это значило, что я должна не только хорошо учиться, но и подтягивать других отстающих девочек по предметам, помогать учителям в оформлении классных документов, участвовать во всех школьных мероприятиях, будь то благотворительный концерт или раздача супа бездомным. Разумеется, отличаясь опрятным внешним видом и безукоризненным поведением. А чтобы его доброе дело не прошло незамеченным, директор пригласил в школу репортеров. Сначала они написали статью для «Педагогического вестника», потом о его благодеянии даже «Ведомости» написали! — надо было слышать, с какими интонациями Марина произнесла «благодеяние».

— Тебя плохо кормили? — с сочувствием спросила я. — Над тобой издевались?

— Кормили как и всех, — пожала плечами Марина. — Это ведь был пансион. Издевались… нет, пожалуй. Но все девочки, которым я помогала заниматься, знали, что я не могу поругаться с ними или одернуть их, как бы ужасно они себя ни вели в отношении меня. Ведь одно грубое слово, слетевшее с моих губ, значило бы, что я больше не образец успеваемости! Однажды у меня похитили коран, переплетенный матерью… потом вернули, но без переплета. Старшая по комнате ханжески сказала, что бедной сироте не пристало иметь такие дорогие вещи. К счастью, это был только один такой случай.

— И переплет ты больше не видела?

Марина улыбнулась.

— На самом деле я терпеть его не могла. Мама любила всякие блестящие вещи, с кучей бисера. Я — нет. Так что это ничего.

Ну конечно, подумала я. Именно потому, что тебе было все нипочем, ты до сих пор говоришь об этом с таким лицом.

— Это правда были пустяки, — мягко проговорила Марина, видно, увидев что-то у меня в глазах. — И даже то, что из-за всех этих дополнительных обязанностей мне редко удавалось поспать больше пяти-шести часов за ночь, тоже было не так страшно. Отчасти я навлекла это на себя сама: училась особенно усердно. Я подумала — что со мной станет, когда директор завершит свою предвыборную кампанию? Хватит ли его щедрости на два года? А ведь это была действительно щедрость, несмотря ни на что, — Марина вздохнула. — Я очень постаралась и уложилась с изучением программы в один год вместо двух. В конце девятого класса я заявила, что хочу держать экзамен сразу за десятый. И выдержала. Сдала на низкие баллы, но этого хватило для получения аттестата. Потом я еще два года работала приказчицей в обувной лавке и доучивала то, что мне не хватало для поступления в университет. Там было легче — оставалось больше свободного времени. Я даже высыпалась. Главное, что мне не надо было больше молчать и терпеть все, что бы со мной ни делали, и соглашаться со всем, чего от меня требовали! — теперь голос ее набрал гневную силу, хотя она по-прежнему старалась говорить негромко, чтобы нас не подслушали.

— Так вот что значит, что ты целый год была куклой, — поняла я.

— Именно, — кивнула Марина. — Ты извини, если сравниваю. Я понимаю, что тебе пришлось гораздо тяжелее. Но я тоже немного представляю, каково это, когда загоняешь все внутрь себя, и ни словом, ни взглядом нельзя перечить! Только я хотя бы в сердце была свободна, — она положила руку на грудь. — А ты даже там — нет. Невероятный ужас. Как только представлю, что Всевышний допустил такое, так сразу начинаю жалеть, что не атеистка!

Почему-то эти слова вызвали у меня улыбку — может быть, тем, что на этой фразе в серьезности Марины появился оттенок комизма, как будто она подтрунивала над собственной верой. Многие ли верующие на это способны? Но Марина во многих отношениях была исключением из правил.

— А я атеистка, — сказала я.

— Это, несомненно, преимущество.

Мы улыбнулись обе.

Вдруг я почувствовала некий вопрос, который царапался у меня в горле и рвался на язык. Наверное, я нарушала им установившуюся между нами атмосферу хрупкого доверия и взаимопонимания. Может быть, рисковала даже тем, что в глазах у Марины проскользнет тень скрываемого отвращения или неловкости, но все же я не могла его не задать.

— И тебе… не противно? — тихо спросила я. — Что я такая?

— Какая — такая?

— Не человек?

Марина фыркнула.

— Дорогая, я зарабатываю на жизнь тем, что учу детей-генмодов! С чего бы я испытала к тебе отвращение, узнав, что ты — одна из них?