Ген Рафаила

Иван учился в разведшколе Первого Управления Народного комиссариата госбезопасности, осваивал языковые диалекты, нюансы средиземноморской жизни. В это же время в Суздале, в Спасо-Ефимовском монастыре, где находилось более двух с половиной тысяч итальянских пленных, Красавцеву подобрали человека, вместо которого он продолжит жизнь. Двойника. С идентичными чертами лица, с одинаковой формой ногтей, ранениями и шрамами на тех же участках тела.

Они должны были подружиться, породниться, Ивану предстояло узнать о своем близнеце все: где родился, где похоронил близких, как погибли братья-сестры. Итальянец плюс ко всему удачно был сиротой.

Пока Красавцев готовился, его биографию тоже потихоньку стирали из всех источников: уничтожали карточки в школе, в строительном институте, в военкомате.

Вскоре Ивана не стало. Информация о нем хранилась только в сейфе у руководства главного управления – папка из серого картона с грифом «Совершенно Секретно». В случае чрезвычайной ситуации, требующей его опознания, Красавцев должен был назвать код «ИК-542/35».

Глава 12 Викензо Карбонеро

Викензо Антонио Карбонеро Бланке, пригнанный в Суздальский монастырь после разгрома фашистских войск под Сталинградом, познал душевную благодать. Как и его соратники, итальянец был уверен, что погибнет в энкавэдэшном лагере № 160 в первую же неделю.

До Владимира колонну пленных везли поездом, дальше к месту заключения они шли по промерзлой земле, драные, полубосые, полумертвые, около сорока километров. Помимо солдат из Италии сюда добрела горстка немцев, румын и испанцев – военных из «Голубой дивизии», разгромленных под Новгородом и Ленинградом.

Офицерский состав немцев разместили в Спасо-Преображенском соборе, итальянцев – в Братском корпусе. Для солдат вдоль стен монастыря построили бараки. Викензо был солдатом, и его, вшивого, чумазого, поставили в километровую очередь на помывку. В том, что русское слово «баня» окажется газовой камерой, никто из военнопленных не сомневался. Длинная колбаса людей у каменного дома молилась, рыдала, рвала на себе оставшееся тряпье.

И вдруг Карбонеро очнулся голым перед тазиком парящего кипятка. Банщик – русский голый мужик – дал ему огрызок мыла и жесткую как солома мочалку. Итальяшка не испытывал подобного наслаждения ни на шелковых простынях любовниц, ни в кущах лимонов солнечного сицилийского детства. Он был вымыт и лежал на нарах, как младенец после крещения – в нежнейшей фланелевой колыбели. Правда, выжженные керосином вши уже успели занести в его организм тифозную сальмонеллу, и Викензо тяжело заболел. Зараженных утрамбовали в отдельные бараки, из которых ежедневно выносили завернутые в тряпки трупы и сжигали за стенами монастыря. Хоронили в братских могилах, тиф унес шесть сотен итальянцев.

Но Карбонеро выжил. Пленного, а точнее, все, что от него сохранилось – скелетный остов, обтянутый желтой кожей, – отправили работать на кухню. Выходцы из Италии были хорошими поварами, да и урвать лишний кусочек им иногда позволялось.

Через год Викензо окреп, ежедневно молился, крестясь слева направо, в Успенской трапезной церкви, где проходили католические мессы. Весной 44-го ему разрешили заняться посадкой цветов. И они с соратниками оторочили стены своего жилища петуниями, календулой и бархатцами. Летом сорок пятого создали футбольную команду – играли против венгров за обеденные пайки. Тогда же, после победы, в его бараке появился новенький. Представился как Косимо Крус Конте Маркес – его перевели из другого лагеря и тоже определили на кухню.

Викензе, увидев соотечественника, рухнул на колени и перекрестился. Он отразился в чужом человеке, как в нетронутой ветром озере. Буквально увидел себя.