Ген Рафаила

Что-то удивительное было в этом голосе. Казалось, что он звучал всякий раз, когда Красавцев переступал черту смерти и выпадал в бездну – на маковом поле с простреленной грудью, на снегу с россыпью осколков в теле, на бетонном полу Бутырки с беззубым окровавленным ртом и отбитыми почками. Чудилось, именно этот голос становился осязаемым, скручивался в струну, ластился к ладоням, и стоило просто сжать его в кулаке, как он, с мощью стального троса, начинал вращательное движение, поднимая тяжелого, набравшего тонны боли Ивана вверх, в жизнь.

– Как вас зовут? – Красавцев все же дождался, когда раздевалки галереи опустели и из залов выпорхнула экскурсоводша.

– Элеонора, – она опустила глаза и почему-то закрыла лицо руками.

– Вам плохо?

– Я замужем, – прошептала искусствовед.

– Почему вы решили выдать именно эту информацию в первую очередь? – рассмеялся Иван.

– Я смотрела на вас весь день. Вы были на самой галерке. И поняла, что жестоко ошиблась…

– С выбором профессии?

– С выбором мужа.

– Не пугайте меня. Я всего лишь хотел сказать, что вы неправильно произносите глагол riposо. В вашем предложении он должен звучать как riposarono – это множественная форма давно прошедшего времени.

– И ради этого вы ждали, когда уйдет последний посетитель?

Бессмысленно было спорить или кокетничать с голосом, который уже вибрировал в каждой его клетке. С голосом, выбранным за него и для него задолго до этого дня.

Иван взял ее руку, она была холодной и влажной, как у лягушки.

– Когда я волнуюсь, у меня потеют ладошки, – попыталась оправдаться Элеонора.

– Разводитесь, – внезапно осипшим голосом сказал Красавцев.

И она развелась. И тут же забеременела, хотя много лет с предыдущим мужем не могла иметь детей. И безумно похорошела. И ладошки стали теплыми и сухими. С того дня и навеки.

Иван купил ей песцовую шубку, сережки с висячими бриллиантами и алую помаду. Раньше она красилась только розовой. Элеонора из рабочей молодой женщины превратилась в манящую, зацелованную, укутанную в любовь даму. Они ходили по дорогим ресторанам, театрам, выставкам, и мир, который стегал и мучил других, к ним двоим оказался невероятно благосклонен.

Перед Новым годом в Большом давали «Щелкунчика». Красавцевы взяли билеты в третий ряд партера. Чайковский был безупречен, балерины ножками-палочками выбивали из сцены богемную пыль, от женщин пахло «Красной Москвой», от мужчин – коньяком, перехваченным в антракте.

Настроение сказочное. Иван встретил сослуживца, и они долго стояли, обнимая и хлопая друг друга по спинам. Гардероб уже опустел, единичные пальто зависли в ожидании своих хозяев. Шубка Элеоноры кокетливо блестела крупной перламутровой пуговицей. Она уже была обменяна на номерок и готовилась улечься на плечах своей хозяйки, но внезапно раненым зверем рухнула на пол к сапожкам Элеоноры.

Иван, подававший жене шубу, резко метнулся в сторону и схватил кого-то за воротник. Мужик в сером пальто обернулся, свет многоярусной люстры отразился в оспинах на его лице.

– Икар Ахметович Баилов? – Багровый Красавцев держал мужика мертвой хваткой.

– Красавцев? Ты, что ли, не сдох? – Следак из Бутырки криво усмехнулся.

– Ты помнишь, гниль, что я тебе обещал? – рявкнул Иван, рванув с пальто соперника каракулевый воротник и одновременно погружая кулачище в щеку Баилова.

Тот почти не сопротивлялся. Красавцев месил лицо гэбэшника двумя руками, разбрызгивая кровь по маскирующим алым коврам. Элеонора визжала, как будто били ее саму. Икар Баилов сплевывал необыкновенно белые зубы в склизком месиве и по-собачьи скулил.

В драке Иван потерял и свою вставную челюсть, а когда прибежали дежурные милиционеры, оба ползали по полу, вытирая полами пальто и длинными шарфами добротную шерсть театральных ковролинов.

* * *

Как ни странно, Красавцев не попал в тюрьму, не был оштрафован и не получил партийный выговор. Как ни странно, Икар Баилов, выгнанный из ГБ за особые зверства (убил генерала, который по ошибке оказался в Бутырке – пьяный, в кальсонах), сам был под следствием и скрывался. Только любовь к балету тянула его иногда в места всеобщего праздника. И если б не Иван, Баилов, виртуозно умеющий быть незаметным, не попался бы никогда.

Добро победило зло. Икар Ахметович сел. Иван Михайлович продолжил счастливую жизнь. Через полгода на свет появился маленький Толя, тот самый, что впоследствии щупал осколки в его ногах. И тот самый, кому читал Иван «Волшебника Изумрудного города».

А через 13 лет Красавцев-старший умер. От какого уже не пойми по счету инфаркта. Легендарный мужик, которым страна заткнула одну из своих бойниц, заставив одновременно отстреливаться и – гасить встречный огонь своим мощным, казалось бы, бессмертным телом.

Часть 2

Глава 14 Любовник

Олеська вытерла пыль с фотографии тестя. Жизнь не ладилась. К мужу она давно остыла, сын рвался в наемную армию, мечтая повторить путь героического деда – умирать и воскресать до самой старости.