Ген Рафаила

63 года, которые исполнились Ивану Михайловичу на момент последнего инфаркта, в представлении Андрюши были самым подходящим возрастом для окончательного ухода. О том, что отцу Анатолию уже 62, он даже не задумывался.

Олеська тоже медленно увядала. Внешне это было не видно – сибирская кровь с молоком напитывала ее животворящим эликсиром, а тротиловые реки из детства забальзамировали кожу до состояния натянутого на раму шелка. В общем, телом она была еще свежа, а увядание души тянулось медленно, но методично, как ниточка под спицами старой слепой вязальщицы.

Олеська завела любовника. Благо муж торчал весь год на Острове Рафаила по другую сторону Волги.

Любовник недотягивал до Анатоля. Если Красавцев был наладчиком чужих жизней, то Павлик Ткачук – разрушителем, точильщиком. Нет, конечно, он не рушил кувалдой наотмашь, он тихо подтачивал маленькой пилочкой все, к чему прикасался.

Но сначала Олеська этого не поняла. После своего бесконечно героического мужа ей хотелось какого-то успокоительного. Чтобы негромко говорил, чтобы не хвастался, чтобы под речи его можно было уснуть без головной боли и побочных эффектов.

Павлик на время стал лучшим средством. Голубоглазый, с лицом, какое не запомнишь и с десятого раза, чистенький, аккуратный. Они познакомились на корпоративе у подруги – «газпромщицы». Выяснилось даже, что жили в соседних домах. Но Олеська его в упор не замечала. А он присматривался, страдал. За казенным столом предлагал ей лучшие вина, угощал икрой и виноградом. А через неделю в ресторане заказал себе крошечную порцию какого-то вегетарианского проса, будто пытался накормить райских птичек, а не взрослого мужика. Олеська, посмотрев на это, тоже наступила на горло внутреннему Гаргантюа. В результате оба ели дешевые салаты и запивали водой.

– Во всем нужно знать меру, – объяснял Павлик.

На самом деле он просто был жлобом. Любил дарить женщинам луну и рассветы, любил ходить пешком, жаловался на правительство и всегда тихонечко поучал.

Олеська, избалованная широкими жестами мужа, шуршащими пакетами подаяний и бархатными коробочками из-под ювелирки, словно вернулась в босоногое детство. В этом был некий цимус. Но однажды на дне рождения друга Павлик навернул две порции свиной рульки и почти в одиночку одолел бутылку виски. Он так же ругал правительство, так же учил жизни всех вокруг, но голос его был возбужденным, губы алыми, а по подбородку тек жир. В пылу собственных речей он забыл обтереться салфеткой.

И Олеська наконец запомнила его лицо. Лоснящееся. Отвратительное. Никакое. И чистейшая голубизна глаз не могла ничего исправить. В этот вечер он снова провожал ее пешком, хотя до дома было пару часов ходу, она плюнула в блестящую от рульки рожу, взяла такси и уехала.

В огромной квартире было пусто. Сын еще не вернулся из института, муж и мать отбывали срок на злосчастном Острове.

Она взяла телефон и ткнула в строку «Любимый».

– Какой, на хрен, любимый, – усмехнулась вслух и впечатала перед прилагательным две буквы «НЕ».

Нелюбимый на том конце трубки поперхнулся одиночным гудком и растворился в тишине.

Связь на Рафаиле была отвратительной. Олеська набрала номер матери, которая в ее смартфоне так и значилась – «Батутовна». На аватарке засветилось задорное лицо в морщинах на фоне виноградника Красавцева. Голова неестественно была свернута набок. По факту мать положила щеку на плечо Анатоля, но Олеська не выдержала этой показушной пасторали и обрезала обоих по контуру. Так они и застыли каждый на своих авах – стремящиеся друг к другу, но не имеющие возможности найти точку опоры. С райскими гроздьями на веснушчатых, поклеванных солнцем плечах.

Мать тоже пукнула в «МегаФон» обрывочным сигналом, и конторский голос сообщил за нее, что «абонент не в сети». Олеська психанула, бросила трубку на диван и налила в бокал «Мартини» из холодильника. За окном виднелась самая богатая часть набережной и весенняя Волга с растопленным наполовину льдом. Обалдевшие мартовские птицы оставляли на нем трехпалые следы и заполошно взлетали, срываясь лапками в черные, бездонные полыньи.

С другого берега реки на эту левитановскую весну сквозь облупленную раму смотрели Анатоль и Батутовна, пока в соседней комнате не хрюкнули обрывочно оба телефона.

– Леська, Леська звонила! – завизжала теща, подбежав к своему кнопочному «Самсунгу» и тут же уронив трубку на пол.

– И мне, и мне, – разволновался Анатоль.

– Что, что она хотела?

Оба начали истерично тыкать пальцами в свои телефоны в надежде услышать дочь и жену, но связи не было.

– Что-то случилось! – заполошно кричала Батутовна, хаотично перемещаясь из одного угла комнаты в другой. – Звони Андрюше, остолоп! Может, он ответит.

Андрюша тоже растворился в гробовой бездне не достающего до острова «МегаФона».

– Ну что вы паникуете! – бормотал под нос Анатоль, чувствуя, как от волнения заболел желудок. – Может, она просто хочет к нам приехать и звонит, чтобы предупредить!

– А у нас только старый суп! – взвизгнула Батутовна. – Беги в магазин!