* * *
Я переживаю собственную смерть.
Моя смерть переживет меня.
Но кто же
переживет нас обоих?
* * *
Черно-белый шум
на экране души
Под прицелом
пронзительно-горькой зари
Сад
Если рыбы поют в ветвях,
значит рушится небосвод,
оголтело ржавеет закат,
осыпается роза ветров
и мелеет приснившийся сад
под насосом чужих облаков.
Если мягкие жабры цветка
дышат гарью и хриплым огнем
значит дрогнула чья-то рука,
стирая мой сад... навсегда.
-------------------------------------------------------
-------------------------------------------------
Хадаа Сендоо
* * *
В ведерко с молоком спать улеглась луна.
С благословеньем матери она
уснула. А степь пропитана насквозь
молочным лунным серебром,
пронизанным лучами звезд.
-------------------------------------------------
----------------------------------------------
Илья Боровский
Безымянная луна
Пристегните ремни!
Мы выходим в поход,
На свиданье с луной без названья.
Замелькали огни,
Зарычал звездолет,
Уготовив с землей расставанье.
Задрожал фюзеляж,
Загремели болты,
Отмеряя свои расстоянья.
Мы поймали кураж
Мы с удачей на ты.
Нам испить млечный путь испытанья.
Поднимите глаза!
Посмотрите вокруг,
Как земля молода и невинна.
Нас встречает гроза,
Провожает испуг.
Поглощая корабль в рутину.
Руки крепче руля,
Расступись небосвод!
И подобно команде Ясона.
Начинаем с нуля,
И выходим в полет,
На луну, где роса невесома.
------------------------------------------
Дмитрий Панчук
Художник за работой
И седина
И пост
И красота –
Как рожь смотрела в глаз огня
И волосы её как смерть моя
Дышали в шею ноября…
Сверчок молчал
Сравнив мотив,
Всю смелость
В скрипку затаив
И тайны мягкая петля –
Глядящих обняла змея…
Живой по небу
Плыл старик
И нем и светел
Чуда лик…
-------------------------------------------
МИРУ – МИФ
Ги де Мопассан
Страх
(фрагмент)
И вдруг я вспомнил историю, которую как-то в воскресенье у Гюстава Флобера рассказал нам Тургенев.
Не знаю, записана ли она им или нет. Никто лучше великого русского писателя не умел пробудить в душе трепет перед неведомым, показать в причудливом таинственном рассказе целый мир пугающих, непонятных образов.
Он умел внушить нам безотчетный страх перед незримым, боязнь неизвестного, которое притаилось за стеной, за дверью, за видимой жизнью.
Он озарял наше сознание внезапными проблесками света, отчего страх только возрастал.
Порою, слушая его, мы постигали смысл странных совпадений, неожиданных стечений обстоятельств, на вид случайных, но на самом деле руководимых какой-то скрытой, тайной волей. Общение с ним помогало найти незаметную нить, таинственным образом ведущую нас сквозь жизнь, как сквозь смутный сон, смысл которого все время ускользает от нас.
Он не вторгался смело в область сверхъестественного, как Эдгар По или Гофман, в его простых рассказах жуткое и непонятное сплетались в одно.
В тот день он тоже сказал: «Боишься по-настоящему лишь того, чего не понимаешь».
Он сидел или скорее лежал в глубоком кресле; руки его свисали, ноги были вытянуты; седые волосы и борода, струившаяся серебристым потоком, придавали ему вид бога-отца или овидиевского речного божества.
Он говорил медленно, несколько лениво, – что сообщало его речи особую прелесть, – чуть-чуть запинаясь, как будто с трудом подбирая слова, но это только подчеркивало точность и красочность его выражений. Светлые, широко раскрытые глаза отражали, словно глаза ребенка, все движения его мысли.
Вот что он нам рассказал.
Будучи еще молодым, он как-то охотился в русском лесу. Он бродил весь день и к вечеру вышел на берег тихой речки.
Она струилась под сенью деревьев, вся заросшая травой, глубокая, холодная, чистая.
Охотника охватило непреодолимое желание окунуться в эту прозрачную воду. Раздевшись, он бросился в нее.
Он был высокого роста, силен, крепок и хорошо плавал.