Генделев: Стихи. Проза. Поэтика. Текстология

…Идешь по Риму. Наизусть. Всех таинств причастясь его.
В гробу видавши этот Рим когда еще… И бешенство
сужает белые зрачки, и с закушенною губой
на город щуришься, что мы, что так любили мы с тобой:
на всю двусмысленность его объятий – хваток-наизлом,
на кодлу «rerum dominos», на них, стоящих за углом,
прекраснолядвийных рабынь, чьим тушкам достает страстей
меж унижением своим и тошной волею своей.
«Какая гадость! – пишешь ты: какая низость! сколько лет
дышу я воздухом тюрьмы, которой и названья нет!..»

…А вкус «кастельского» уже претит пресыщенным устам?

увял букет? вин аромат лелеять нёбо перестал?
и намозолил бельма Тибр? Джаниколо у нас пустырь?
базар провинциальный? А – когда и вспоминаешь ты —
как пировали напролет на холме «Рафаэля» при
игре на кровлях городских лучей медлительной зари,
как слепо столбенели пред каскадов водяной резьбой,
как папских скиснув… – говоришь: «Мы были молоды с тобой».

…Ты Константиновой стопы прожилки счел б и в темноте.

Не харч в трактирах смаковал – трактирных пиршества
страстей!
Ты слышал грай ворон в речах политиков и, как с листа,
читал по рылам, что маразм вписали подлость и тщета,
когда, напротив их гнезда в «Мороженом “Джолитти”», мы
подглядывали их возню из подворотен полутьмы.

«…Не-кро-поль» – медленно цедишь со всей гадливостью,

давно
отворотившись к городам отдохновенья сердцу, но
ты ль не сходил за своего в шатре роскошной голытьбы,
то Вечность на песке времен раскидывает, чьи столбы
в рост божествам – Агафье, глаз ее слезинкою горит —
и – Эрос Буйствующий… Взгляд стекает в боен лабиринт,
где страждут пилигримы. Но – причастны к тайне счастья мы:
«Рискуй украсть!» – чему залог – наше цветенье средь зимы!

…Да! одиночество – болезнь, но несмертельна эта боль.

В рассвета пепле, да склонит тень Эвридика над тобой!
скует дыхание, распнет среди простынной белизны,
но – ты, тоскуя, вспомнишь Рим прелестный наш,
где даже в сны
врывался город-Властелин Неулестимый, чья рука
при склоне дня над головой вздымала монументы, как
секиры, он – сокрывший лик под рябью ста карикатур —
Рим – весь во всем и весь нигде, как по изгнании – Сатурн!

…И тот ночной концерт в саду, когда, при факелах горя,

и – от предчувствия! – лицо цвет принимало янтаря,
и как всегда полувсерьез шептал ты, вспоминая ту,
трамвайной незнакомки «ах, божественную красоту»…

…О, как терзает нежный слух квартет потасканных бродяг,

бродячих музыкантов, что поют на мертвых площадях,
(однако, с наслаждением мурлычешь их мотивчик, да?) —
еще бы! римлян сучью кровь – ты презирал ее всегда…

…Ты охолопел. Виртуоз Посланий-В-Склянках-По-Водам!

Рим – барин твой! А ты ему настолько душу запродал,
что трусишь, что твоя хвала простая Риму так проста,
что слух плебейский не почтят твоей духовности уста!

или любовь так велика твоя к нему, что стала всей

твоею жизнью? и – нельзя! как только обожраться ей?
и что любовь самим должна тобою быть осквернена?
и только через скверну путь в мир из Горчичного Зерна!

…Ты – прав. Не принесли года свободы мне и счастья – нет!

И все еще привержен я пристрастьям юных наших лет.
Но тыще бесов дав приют в себе, я не менял лица,
но не осмеливался сам рубить наотмашь, до конца

по тонкой паутине над провалом черной пустоты;

как Гулливер!.. Чтоб боль! чтоб боль! чтобы – от шеи
до пяты!..
чтоб шорох боли в волосах!.. чтоб кожей всей своей: я – жив!