Генерал Алексеев

Данный отрывок из письма Маклакова, несмотря на весьма нелестную характеристику им своих «партийных товарищей», подтверждает принципиальную правильность тезиса о существенной эволюции «вправо» части кадетской партии (в том числе и Милюкова, как это будет показано далее), в сторону признания необходимости обязательного восстановления в России конституционной монархии. Почему же подобный лозунг был не вполне приемлем для Михаила Васильевича летом 1917-го? Очевидно, в этот момент его позиция, в общем, не противоречила позиции Корнилова, заявившего в беседе с одним из офицеров (правда, уже во время «Ледяного похода»): «После ареста Государыни я сказал своим близким, что в случае восстановления монархии мне, Корнилову, в России не жить. Это я сказал, учитывая, что придворная камарилья, бросившая Государя, соберется вновь. Но сейчас, как слышно, многие из них уже расстреляны, другие стали предателями. Я никогда не был против монархии, так как Россия слишком велика, чтобы быть республикой». То есть сам по себе монархический строй, как наиболее подходящий для России, являлся несомненным, но многие его носители и, что не менее опасно, его не в меру ретивые и не самые достойные «реставраторы» (учитывая, например, поведение многих придворных в марте) вызывали у Алексеева неоднозначное отношение^{79}.

Другие, не менее интересные, сведения содержат опубликованные в эмиграции воспоминания одного из организаторов т.н. Республиканского центра, сотрудничавшего с Союзом офицеров, инженера П.Н. Финисова. Представители этих организаций собирались весьма активно действовать в момент приближения 3-го конного корпуса к Петрограду. Поскольку одной из задач корпуса предполагалась ликвидация Совета рабочих и солдатских депутатов (если бы он оказал противодействие Временному правительству), то для его «гарантированного разгрома» предполагалось разыграть следующий сценарий. «Полки генерала Крымова продолжали двигаться к Петербургу. Не воспользоваться этим, — считал Финисов, — было бы преступлением. Если повода нет, его надо создать. Специальной организации было поручено на этом совещании вызвать “большевистское” выступление, т.е. разгромить Сенной рынок, магазины, одним словом, поднять уличный бунт. В ответ должны были начаться, в тот же день, действия офицерской организации и казачьих полков генерала Крымова. Это поручение было возложено на генерала (тогда еще полковника. — В. Ц.) В.И. Сидорина, причем тут же ему было вручено 100 000 рублей на эту цель (из этой суммы генерал Сидорин истратил только 26 000 рублей на подготовку “большевистского бунта”, а остальные 74 000 вернул затем нам)… Момент же искусственного бунта должны были определить мы, т.е. полковник Десиметьер и я, после свидания с генералом А.М. Крымовым, переслав приказ шифрованной запиской в Петербург».

Примечательно, что, по воспоминаниям Финисова, «генерал Корнилов не был своевременно осведомлен о плане «искусственного большевистского бунта» в Петербурге: мысль эта всецело принадлежит петербургской организации, принявшей такое решение в последний момент».

Казалось бы, ничто не предвещало неудачи такой «красивой» но форме, но глубоко порочной, провокационной по сути своей задачи. Если бы не неожиданное введение Сидориным «в курс дела» генерала Алексеева. По воспоминаниям Сидорина, также опубликованным уже в эмиграции, «день 28 августа был проведен в полной готовности; 29 августа (то есть уже в то время, когда Алексеев, как будет показано далее, знал о готовности Керенского “разгромить заговор” Корнилова. — В.Ц.), с утра до 4—5 часов дня я провел у генерала Алексеева, и при полном его одобрении в связи с общей обстановкой, вынуждены были отказаться от активного выступления в Петрограде по причинам исключительно важного характера».

Как же отреагировал Алексеев на информацию о подготовленном офицерскими группами «большевистском бунте» и каковы были те «причины исключительно важного характера», о которых упоминал Сидорин? Финисов приводит достаточно красноречивые свидетельства об этом: «С изумлением мы узнали… что в городе все спокойно, что никакого выступления нет, — вспоминал он события 30 августа. — Начали звонить генералу Сидорину по всем телефонам, но нигде его не находим. В 3 часа утра приезжает от него сотник Кравченко и сообщает, что генерал Сидорин имел беседу с генералом Алексеевым и что генерал Алексеев воспротивился выступлению… Трудно передать вам, как глубоко мы были потрясены!… Утром (29 августа. — В.Ц.)… он сообщил весь план генералу Алексееву. Алексеев решительно восстал против “провокации” и заявил: “Если вы пойдете на такую меру, то я застрелюсь! А перед смертью оставлю записку с объяснением причин”. Сидорин подчинился, отменил распоряжения и вернул Республиканскому Центру оставшиеся неизрасходованными деньги…»