Леха играл искусно, убедительно делал вид, будто силы на исходе, и ведь усыпил, мерзавец, бдительность. В самый неподходящий момент, оказавшись не освещенным, он вдруг сорвал с себя ремень, прыгнул в сторону и пустился наутек!
В первые мгновения бойцы ничего не поняли. Ахнул Малинович, вскинул фонарь. Мелькнула спина рыжего пройдохи, он ловко перемахнул через поваленное дерево и вонзился в кустарник. Этот гад еще и видел в темноте!
За ним побежали все, кто был поблизости – Малинович, Шубин, Костромин. Никита сразу же споткнулся, повалился грудью, как на амбразуру, на острые суки обломанной ветки. Шубин проскочил чуть дальше, но нога увязла, провалилась. Кустарник встретил его в штыки, упругие ветки отбросили обратно. Ему пришлось сгруппироваться, чтобы не пропороть затылок. О продолжении преследования речь уже не шла. Фиаско было позорным.
Малинович продолжал погоню, трещал хворост под ногами, ломались ветки. Он что-то кричал, свет фонаря метался по лесу. Прозвучал отчаянный вопль. На выдохе Юрка что-то бросил вперед.
Ухо Глеба уловило жалобный стон. Он включил фонарь, двинулся на звук. Что-то подсказывало ему, что спешить уже некуда. Лес в этом квадрате был густой, старый, изобиловал отмершими деревьями, густым папоротником. Он шел тяжело, хватаясь за стволы деревьев.
Малинович сидел, привалившись к дереву, тяжело дышал. По лицу его стекали струйки пота, смешанного с грязью. Рядом лежал ничком рябой Леха, судорожно подрагивал, вывернув голову. Из спины предателя торчал нож.
Глеб чертыхнулся, сел на колени, перевернул тело. Леха вздрогнул и преставился. Выпученные глаза заволокла муть. С губ стекала струйка крови, пузырилась. Пульс отсутствовал. Увы, этот парень прекратил разыгрывать спектакль. Теперь все было серьезно.
– Юрка, зачем? – простонал Шубин.
– Простите, товарищ старший лейтенант. – У бойца заплетался язык, и выглядел он как пьяный. – Но я не смог бы его догнать. Быстрый этот черт, как по воздуху летит. А из меня бегун по пересеченной местности, да еще и в темноте, в общем, так себе. Отставать я начал, орал ему, что убью, а он только быстрее побежал. В общем, бросил я нож. Иначе он ушел бы, товарищ старший лейтенант. А так нет.
Подошли остальные бойцы, сели в кружок. Им осталось только закурить.
– Он все равно сбежал бы, – оправдывался Малинович. – Не сейчас, так потом. Натура у него такая. Ладно, хоть не навредил никому.
– Не оправдывайся, – отрезал Шубин. – Наделал дел, так будь добр признать.
– Так я и признаю. Готов искупить свою вину.
– Нет, все правильно Юрка сделал, – заступился за товарища Глинский. – Ушел бы этот попрыгунчик. А так хоть голова не будет болеть насчет того, что он к своим хозяевам побежит и про нас расскажет.
Глеб усмирил свою злость. Идея изначально была сомнительной. Не стоило тащить с собой этого предателя. Он ведь понимал, что в живых его не оставят, завел бы в болото или к немцам.
– Ладно, давайте думать, что мы имеем, – проворчал старший лейтенант. – Группа понесла потери. Мы находимся в восточном районе котла, до Негожино верст одиннадцать или двенадцать. Как туда добираться? Карты нет, потому что рассчитывали мы на партизан. Еды у нас на двое суток по той же самой причине. Повсюду фрицы и наши окруженцы. Противник регулярно проводит облавы, поэтому двигаться надо с особой осторожностью. Если повезет, доберемся до Негожина, но интуиция мне подсказывает, что генерала Власова там уже нет. В лучшем случае он отсиживается в болоте вместе с остатками штаба. В худшем, даже боюсь представить. Понятно, что смерть в его случае – не самое худшее. Но приказ будем выполнять. Курите, товарищи, недолго осталось, через пять минут выступаем. Пройдем пару верст, посмотрим, где можно заночевать.
Глава 4
Это был какой-то другой мир, удушливый, не имеющий выхода. Разведчики спустились в заболоченную низину. Здесь они могли использовать фонари. Чавкала земля под ногами. Звенели и впивались в кожу комары. Терпеть их присутствие с каждой минутой становилось сложнее.
Компас показывал, что бойцы продвигались на юго-запад. Запах гнили преследовал их и здесь. Создавалось ощущение запертой комнаты, которая никогда не проветривалась. Кислорода не хватало, людей мучила одышка. Запах разложения усилился.
Вскрикнул и попятился Максимка Бердыш. Лучи света скрестились на мертвом красноармейце. Он сидел, привалившись к дереву, в расстегнутой шинели. Рядом валялся карабин, обросший грязью. Смерть наступила не меньше месяца назад. Это был не человек, а едва ли не скелет. Кожа на лице истлела, висела струпьями, пальцы рук превратились в скрюченные костяшки. Уже не важно было, от чего он умер, от ран или от истощения. Сел под деревом и остался здесь навсегда.
В стороне лежал на земле еще один защитник отечества, за ним третий. Фашисты загнали их в болото, без еды, без надежды выбраться из окружения. Здесь они и остались. У них просто не было сил шевелить ногами.