Шаги и голоса затоптались у двери. Завертелся ключ. Савинков увидал на пороге караульного офицера.
— Приготовьтесь, свиданье с матерью.
Меж любопытно смотревших солдат с винтовками, вошла старая женщина, не в шляпе, как представлял Савинков, а в косынке, с седыми висками. И вдруг, старая женщина, его мать, закачалась. Савинков бросился к ней, застучав по полу туфлями. Упав на руки Софья Александровна резко, странно, высоко закричала.
— Мама, не плачь, наши матери не плачут.
Солдаты у дверей смотрели деревянно. Громадный детина даже улыбнулся.
— Каков бы приговор ни был, знай, я к этому делу непричастен. Смерти я не боюсь, готов к ней.
«Боже мой, боже мой, как он худ». — Софья Александровна даже не слушала.
— Боря, дело получило отсрочку, приехали адвокаты, завтра будет Нина, я получила телеграмму.
— Свидание окончено.
Ощутив смоченные солью, морщинистые щеки Софьи Александровны, он выпустил ее. Софья Александровна тихо вышла, окруженная солдатами.
Через полчаса, в уборной Савинков увидел Двойникова. Выводные курили, толкуя о смене Белосток-ского полка Литовским. И эта смена им была нужна и интересна. А Савинков говорил обросшему колючей бородой Двойникову:
— Эх, Ваня, это пустяки, что отсрочка, ну повесят стало быть не 17-го, а 19-го.
— Повесят? — дрогнувше пробормотал Двойников. — Всех? И Федю?
— И Федю.
— И вас?
— И меня.
Кивнув вниз головой, словно от короткого удара. Двойников тихо произнес:
— Федю жалко. — Помолчав добавил: — Часы при обыске взяли. Не отдают.
— Часы теперь ни к чему, Ваня.
Выводной сплюнул и крикнул:
— Ну ребята, айдате!
Все было ясно: — виселица. Но карты смешались, когда в камеру ввели Нину. Глаза показались настолько испуганными, что Савинков думал: — не выдержит, упадет. Но, обвив шею, Нина прошептала: «приехал Николай Иванович» и впилась поцелуями и слезами.
Это было отчаянно-невероятно. Если б переспросить?! Вглядываясь в любящее лицо, в темные, страшные глаза, Савинков понял, что не ослышался — «Николай Иванович» — Лев Зильберберг, глава териок-ской мастерской, у которого двухмесячная дочка.
— Свидание окончено.
Но это ж секунда, в которую запомнилось лишь выражение глаз. В глазах слезы и что то еще. «Неужто надежда?» — думал Савинков, ходя по камере. — «Почему Зильберберг? Может перепутала, вместо Николая Ивановича — Иван Николаевич, Азеф?» С потрясающей силой желанье бегства, свободы, жизни прорезало тело. Савинков простонал, ломая пальцы.
На конспиративной квартире ЦК, в традиционном дыму, слушая план Зильберберга, Чернов ковырял в носу, шмыгал и вынимал платок. Азеф насупленно молчал. Натансон, отмахнувшись, толковал с приехавшим из провинции крестьянином.
Зильберберг кипел. — Я требую от имени боевиков! — кричал Зильберберг. Но почему Льву Зиль-бербергу пришла в голову сумасшедшая мысль освободить из крепости Савинкова? Он меньше других знал его. 1 олько однажды, на иматрской конференции боевиков, на праздничном обеде, Савинков на пари писал между жарким и сладким два стихотворения. И когда читал, веселей всех радовался такой талантливости боевик Зильберберг.
— Требую, — ухмылялся Чернов Азефу, — требовать то все мы мастера. Молодо-зелено, Иван. Ну как там его из крепости освободишь?
— Товарищи! — заговорил Азеф, — я глава террора и друг Бориса, но должен сказать, как мне ни дорог Борис, высказываюсь против плана освобождения. Надо знать, что такое крепость и что такое охрана в крепости. Жалость не резон, чтобы мы теряли бешеные деньги. К тому же вместе с деньгами теряли и таких работников, как Николай Иванович. Мы не богаты. Наша единственная цель — революция. Мы не имеем права итти на сантименты даже по отношению к Савинкову. Да, я первый бы пошел спасать его, но 4
у нас нет средств спасения, поэтому нечего строить испанские замки.И все же Зильберберг зашивал в пояс деньги, конспиративные адреса, торопясь поспеть к поезду. В передней совсем уж в дверях нагнал Виктор Михайлович, сжимая хрупкую руку в громадных короткопалых шатунах, быстро проговорил:
— Вы уж, кормилец, постарайтесь для Павла Ивановича то, постарайтесь и на меня не серчайте. А если увидите Павла то Ивановича, всяко бывает и медведь с крыши летает, поцелуйте. Так и передайте, что мол целую его и впечатление, скажите, громадное, колоссальное!!!
Жандармские офицеры за столом сидели с карандашами. Все были в парадной форме густых эполет, в аксельбантах, орденах. Заседание красиво-одетых людей казалось торжественным. Во фраках с белыми пластронами, бритые адвокаты поблескивали стеклами пенснэ. Впечатления общей торжественности не портили.
— Суд идет! Встать!
Софья Александровна раздвоилась. Одна рассматривала председателя, генерала Кардиналовского, звенящих шпорами офицеров. Другая зажалась в ней же самой, ждущая только, чтоб отворилась белая дверь.
Бас генерала сказал: — Введите подсудимых!
Забилось сердце. Колыхнулась дверь. Блеснули сабли. Среди сабель шел легкой походкой, в руке с розой, Борис Савинков. Конвойные были выше ростом. Увидав мать, он улыбнулся, кивнув.