Генерал де Голль

Дело в том, что в той же Швейцарии в начале марта состоялся съезд военных и гражданских «ультра», учредивших «Секретную вооруженную организацию» (ОАС). Старый знак французских фашистов — Кельтский крест — стал ее символом. ОАС возглавил генерал Салан, избравший в качестве главного средства борьбы против мира в Алжире устройство многочисленных взрывов, что должно было ввергнуть Францию в панику, замешательство и политический хаос.

В то время как начало переговоров в Эвиане откладывалось из-за разных проволочек, 22 апреля Францию потрясло новое драматическое событие. Утром радио Алжира сообщило, что власть взяли в свои руки тайно прибывшие туда генералы Шаль, Жуо, Зеллер, к которым присоединился в тот же день прилетевший из Испании Салан. С помощью парашютистов иностранного легиона они захватили все ключевые здания алжирской столицы и арестовали представителей правительства. Шаль назначил себя главнокомандующим и объявил о своем «праве» распространить действия на метрополию. Хунта мятежных генералов захватила власть в Оране и Константине.

В одной из своих деклараций генералы заявляли, что «они отказываются от сдачи одной из провинций Франции (то есть Алжира), подобно тому как это сделал в Лондоне 18 июня 1940 года некий генерал с временным званием». Распоясавшиеся мятежники вели себя с типично уголовной наглостью. Арестовав трех находившихся в Алжире членов правительства, один из полковников-парашютистов послал Дебрэ телеграмму: «Меняем трех министров на одну обезьяну».

А в Париже паника охватила «Отель Матиньон». Угроза высадки парашютистов повергла Дебрэ в состояние полной растерянности. Выступая по радио, он призвал население к отпору: «Как только послышатся сирены, отправляйтесь к аэродромам пешком или на автомобилях…» Сохраняя склонность к шутке в любых обстоятельствах, французы говорили: «А почему не на лошадях?»

Поведение генерала де Голля заметно отличалось от нерешительных, панических действий его министров. «Как они осмелились?» — воскликнул он, узнав о событиях в Алжире, и сразу взял курс на беспощадное подавление военного путча. Это было не так-то просто. Дело доходило до того, что приказы де Голля армии вообще не передавались по назначению. Ведь его начальник военной канцелярии генерал Бофор оказался прямым сообщником мятежников. Но де Голль не переоценивал шансы четырех генералов на успех авантюры. Он даже не изменил своего обычного распорядка дня. Де Голль хорошо знал людей, возглавивших путч, и был невысокого мнения об их смелости и способности действовать. В ответ на предупреждение, что генерал Шаль во главе парашютистов вот-вот будет в Париже, он отвечал: «Да, если бы это был Фидель Кастро. Но не Шаль». Де Голль иронически спрашивал напуганных министров в ночь на 24 апреля: «Ну как, они еще не высадились?» и добавлял: «Не хнычьте!» Он считал, что большинство армии не поддержит генералов. Действительно, за ними пошли только 15 тысяч парашютистов. Де Голль сначала даже не хотел выступать по радио. Но в 8 часов вечера 23 апреля он все же появился на экранах телевизоров, одетый в военную форму. Резко осудив мятеж, он заявил: «Во имя Франции я приказываю использовать все средства, я подчеркиваю— все средства, чтобы преградить дорогу этим людям… Я запрещаю любому французу, и прежде всего любому солдату, выполнять их приказы… Француженки, французы, помогите мне!» 24 апреля по призыву левых партий и профсоюзов состоялась всеобщая забастовка, в которой участвовало 12 миллионов человек. Рабочий класс был готов защищать Республику с оружием в руках. Но в ответ на предложения раздать оружие добровольцам генерал де Голль, возражая против этого, заявил: «Я не хочу быть заложником Всеобщей конфедерации труда, Коммунистической партии и Союза студентов». Как всегда, де Голль больше всего опасался левых. Даже когда он действовал в духе их требований и лозунгов, он ни на секунду не допускал возможности объединиться с ними. Генерал был убежден, что служит не какому-либо классу, а Франции, государству, стоящему якобы над партиями. В связи с генеральским путчем он даже осуждал буржуазию, когда увидел, как буржуазный государственный аппарат сочувствует откровенно или тайно мятежникам: «Элита не служит больше государству. Почти все руководящие кадры нации против меня. Это предательство буржуазии». И он добавил: «В 1940 году я тоже был один… Все эти привилегированные, все эти буржуа, эти болтуны парижских салонов, недовольные, ворчливые, что они представляют собой в стране? Три процента? Пять процентов? Это пена на поверхности. Да, я говорю пена. Мне остается рассчитывать на глубины народной массы. В этих условиях народ скажет свое слово».

23 апреля 1961 г. Выступление по телевидению в связи с «мятежом генералов»