Генерал де Голль и Россия

Самое главное, если отставить в сторону субъективные суждения и тех, и других, это результат, которого добился в Москве генерал де Голль, и уступки, которые он сделал (или не сделал) Сталину. Здесь оценки расходятся. Был ли выгодным для Франции франко-советский договор? Вроде бы выгода налицо: в нем, казалось бы, подтверждалось признание величия и авторитета Франции. Также, казалось бы, договор указывал на то, что требования Франции относительно послевоенной Германии – контроль над Руром, изменение западных границ – приняты Москвой. Получил ли де Голль все, чего добивался? Да, соглашаясь без колебаний на границу по Одеру–Нейсе, он рассчитывал на то, что взамен будут признаны его требования на Западе. Он мог так считать, поскольку в 1944 г. Сталин не возражал против его концепции «расчлененной» Германии. 8 декабря он говорил Сталину: «Немецкое государство или государства к западу от Рейна не должны обладать никаким суверенитетом ни в какой форме»60. Дальнейший ход событий показал, что Сталин либо на самом деле не разделял уверенности генерала де Голля в обоснованности расчленения Германии, либо недолго оставался приверженцем этой идеи. Очень скоро его точка зрения на этот вопрос будет совпадать с мнением англо-американских партнеров.

Но самым важным вопросом оставался польский. Генерал постоянно повторял, что в Москве он отказался уступить требованиям Сталина, отказался признавать легитимность Люблинского комитета. Вспоминая о полной напряжения ночи 9 декабря, когда советские оппоненты пытались при помощи самых разных аргументов вырвать у него согласие на официальный обмен уполномоченными, что означало бы признание Люблинского правительства, генерал в своих «Мемуарах» не скупился на громкие фразы: «Я же, приняв твердое решение взять над ним верх…», «Я нисколько не сомневался в исходе дела». Эти фразы дают основание предположить, что победила благодаря твердости французов их позиция. В действительности же позиция французов была твердой по форме – термин «официальный» применительно к статусу уполномоченных, которыми обменялись Париж и Люблин, не использовался, – но по существу этому статусу тут же придали официальный характер. Это следует из того, что Кристиана Фуше приняли в Польше как полноправного представителя Франции. Жан Лалуа, не расстававшийся с генералом на протяжении всей поездки и имевший возможность судить обо всем, что слышал, как специалист, вынес впоследствии суровый приговор тому, что он обозначил как «сдачу позиций» генералом де Голлем. В длинной статье он утверждал, что Франция, вероятно, располагала большим пространством для маневра, чем представлял себе де Голль, который этой возможностью не воспользовался. Лалуа писал также, что на ход переговоров не в лучшую сторону повлияло желание генерала де Голля вернуться во Францию с договором, подписанным по всем правилам и в надлежащей форме. И добавлял: «Можно было бы ограничиться коммюнике или совместным заявлением, демонстрирующим сближение СССР и Франции»61. Наряду с этим, Лалуа упрекал генерала де Голля в том, что он оставался в плену устаревших представлений о безопасности Франции, равно как и Германии, и России, стран, которые он по-прежнему рассматривал через призму XIX в., а не в контексте последствий Второй мировой войны.

Несомненно, его статус непосредственного наблюдателя побуждал читателя верить ему на слово и допускать, что Сталин, стремясь любой ценой вырвать у де Голля этот договор, должен был настаивать на продолжении переговоров с ним. Но эта идея, которую так упорно отстаивал Жан Лалуа, исходит из одной предпосылки: будто Сталин придавал больше значения договору, чем статусу Люблинского комитета. Никаких доказательств этого нет. Напротив, та настойчивость, с которой Сталин в эти столь напряженные дни добивался от генерала де Голля фактического признания Люблинского комитета, скорее свидетельствовала о важности для Москвы польского вопроса. Зимой 1944–1945 гг. поляки на самом деле были далеки от того, чтобы подчиняться указаниям из Москвы. Варшавское восстание подтвердило это, лондонское правительство пользовалось большим авторитетом, а глава правительства Миколайчик тогда еще мог рассчитывать на активную поддержку других стран. Франция являлась, и генерал неустанно об этом напоминал, традиционной союзницей Польши. Если Франция объявляла о своей поддержке Люблинского комитета, его легитимность становилась почти неоспоримой. Нетрудно представить, до какой степени такая поддержка облегчала политику советизации Польши, которую Сталин намеревался довести до логического конца.