Генерал де Голль и Россия

Все это де Голль объяснил Сталину на следующий день в Кремле. Они собрались 8 декабря на очередную встречу, призванную, по словам генерала, «стать последним рабочим заседанием»55. Он отправился на него с Бидо, Гарро и Дежаном, в то время как Сталин явился с Молотовым и Богомоловым. Эту неординарную встречу открыло энергичное выступление генерала де Голля, который сразу же расставил приоритеты. Прежде всего германский вопрос. Он повторил уже ранее сформулированные им требования, подтвердил свое желание подписать франко-советский договор. Но он напомнил по этому поводу о своем неприятии схемы тройственного союза и предложил взамен более устраивавший его проект «трехэтажной системы»: франко-советский договор, англо-советский договор, франко-британский договор и увенчивающая все это система коллективной безопасности, включающая США. Поначалу Сталин отреагировал сухо, продолжая нахваливать достоинства трехстороннего договора. Затем вдруг сменил тон, заявив, что, двух– или трехсторонний будет договор, – в конечном итоге вопрос второстепенный и не такой уж важный. Он склонен, по его словам, отклонить предложение Черчилля. «Но нужно, чтобы Франция поняла, основной интерес Советской России в “польском вопросе”. Мы хотим видеть Польшу искренно симпатизирующей союзникам и решительно антинемецкой… Договоритесь с Люблином, и тогда мы сможем заключить с вами договор». Сделку предложили предельно откровенно. Конец встречи к тому же омрачило недоразумение, связанное с недостаточно четким переводом диалога. Генерал де Голль вынес из него вывод, что Сталин стремится к тройственному договору на условии установления официальных отношений между Францией и Люблинским комитетом. Франции предстояло обменяться с этим правительством официальными представителями и урегулировать вопрос с французскими военнопленными, находящимися в Польше. Генерал де Голль заметил, что, хотя он и готов установить контакты с Люблином, он отказывается, и категорически настаивает на этом, придавать им официальный характер. На данном недоразумении беседа прервалась, хотя Сталин и пытался успокоить собеседника. Когда де Голль сухо упомянул, что 10-го числа собирается покинуть Москву, вне зависимости от того, будет ли подписан договор, Сталин, в свою очередь, как хлебосольный хозяин, напомнил об обеде, который будет устроен в этот день в честь гостя. Бидо с Молотовым уточнили перед назначенным на 10 декабря обедом и встречей с полком «Нормандия–Неман», которому генерал устроил смотр, какую форму договора – двух– или трехстороннюю – Сталин в конечном итоге предпочитает. Ответ последовал недвусмысленный: речь шла, как и желал генерал, только о франко-советском договоре, пусть даже, как грубовато заявил Сталин накануне, «Черчилль будет обижен, но ничего страшного». Таким образом, недоразумение было устранено.

В течение этого дня, когда, по словам генерала, «царила довольно тяжелая атмосфера», польский вопрос занимал главное место в умах и в повестке. Генералу пришлось уступить настойчивым просьбам и принять в посольстве ведущих представителей Люблинского комитета: президента Берута, исполняющего обязанности министра иностранных дел Моравского и ответственного за национальную оборону генерала Ролю-Жимерского. Все трое подчеркивали свое желание, чтобы Франция, «бывшая во все времена другом Польши», признала Люблинский комитет и обменялась с ним дипломатическими представителями. Генерал де Голль принял примирительный тон, хотя и не скрыл в своих «Мемуарах», как его раздражали советские манеры этих польских чиновников, и охотно отправил в Люблин офицера Кристиана Фуше, чтобы положить начало диалогу. Но он упорно отказывался придавать этой миссии статус официальной, что привело к фактическому разрыву с Люблинской делегацией. Этьен Бюрен де Розье беспощадно отозвался об этой встрече: «У генерала де Голля сложилось впечатление, что он имеет с маленькими людьми, лишенными чувства собственного достоинства и пересказывающими выученный ими урок, людьми, у которых напрочь отсутствует настоящий национальный дух». Состоявшаяся спустя несколько часов встреча Жоржа Бидо с советским наркомом иностранных дел только усугубила то неблагоприятное впечатление, которое произвели на генерала его собеседники из Польши, и еще более – давление СССР, возобновившееся с новой силой. Молотов предложил Бидо на рассмотрение текст полностью составленного им коммюнике, объявлявшего об обмене официальными представителями между Парижем и Люблином. Можно ли представить себе более откровенное давление?56